Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
— Девушка не состоит на службе поместья. К услугам вашей светлости здесь я и подпасок. А девушкой распоряжаюсь только я.
Пал Талари удивленно взглянул на Олея.
— Что ты хочешь этим сказать?
Овчар совсем близко подошел к герцогу и потряс в воздухе кулаками. Рубаха на нем расстегнулась, обнажив его могучие мускулы; прокуренный голос загремел, предвещая бурю:
— А то я хочу сказать, что ежели баричу и впредь будет угодно охотиться здесь, возле загона, то может случиться, что вам, вместо птицы, медведь встретится — даром что вы ружье свое только
И, будто в пояснение своих слов, он несколько раз ударил себя кулаком в грудь, как бы говоря: «И этим медведем буду я».
Могущественный вельможа — по которому в семидесяти деревнях зазвонят в колокола, когда он умрет, и перед кем в девяти комитатах снимают шляпы, пока он жив, — стал пунцовым, как мак; он стоял и не знал, что ему делать, что ответить. Герцог чувствовал на себе тяжелый взгляд налитых кровью глаз брезинского овчара, и от этого взгляда у него началась дрожь в ногах. Ружье, которое он снял с плеча, чтобы в случае чего направить его на Олея, тоже дрожало в руках.
— Ты позабыл, с кем разговариваешь? — пробормотал он.
— Я знаю, с кем говорю, — со своим господином. Но и ваша светлость пусть не забывает, с кем говорит.
— С кем же это?
Олей высоко вскинул голову, он держался гордо, как истинный герой.
— С отцом этой девушки.
Талари облегченно кивнул. Ему пришла в голову хорошая мысль.
— Ладно, овчар, я буду говорить с тобой, как и полагается с отцом. Мне любой ценой нужна твоя дочь.
— А я не отдам ее ни за какую цену.
— Послушай, овчар. Что бы ты сказал, если бы этот загон вместе со всеми его овцами стал твоим, если бы я подарил его тебе?
Большего пообещать овчару невозможно. Все волшебные сказки тысячи и одной ночи меркнут и блекнут на фоне этой ослепительной действительности! Брезинский загон с красной крышей, девять вожаков-баранов, сто тонкорунных овец и все остальные овцы — все это принадлежало бы ему. Как мало осталось бы тогда прочим людям, также живущим на свете!
Старик заколебался, подобно весам, на одну чашу которых бросили такой тяжелый груз, что она сразу опустилась, хотя минуту спустя, возможно, не она перевесит.
Герцог был в восторге, заметив эти обнадеживающие колебания.
— Вот тогда ты и в самом деле стал бы властелином Брезины.
Овчар сосредоточенно смотрел прямо перед собой. Картины блестящего будущего проносились перед его мысленным взором. Его кожаный пояс украсит золотая пряжка; он каждый божий день станет надевать шелковую рубаху; а когда будет выходить со своим стадом на выпас, слуга понесет за ним флягу, наполненную медовой палинкой, и у слуги этого только и будет дела, что приговаривать: «На доброе здоровьице!» — всякий раз, когда он приложится к фляге; все смертные будут снимать перед ним шапку, все станут ему завидовать: «Смотрите, вон идет брезинский овчар, у него такие несметные богатства, столько сокровищ, что и прусскому королю не стыдно было бы иметь их в своих ларцах».
Олей содрогнулся всем телом.
Но люди и про то узнают, кто дал ему эти несметные сокровища, и за что дал, узнают! Чего стоят все суетные
— Ну, Олей, решай!
— Нет, нет, ваша светлость, оставьте меня в покое, прошу вас. Оставьте, оставьте! Я честно служил вашему батюшке, не позорьте вы мою седую голову.
— Постой, постой, не спеши! Не всегда ты найдешь меня в таком расточительном настроении. На тысячу людей, может, один такой и найдется, кто отверг бы подобное предложение! Я люблю Анику и увезу ее в Вену, ей будет там хорошо, она заживет как графиня. Меня она тоже любит и охотно поедет со мной. Так чего тебе раздумывать, старый Олей? По рукам!
На лице у старого овчара заблестели крупные капли пота; тихим, дрожащим голосом он проговорил:
— Никогда!.. Никогда!..
— Ты глупец, ты просто лишился рассудка. Пойми же, чего я желаю. Только одного: чтобы ты закрыл на все глаза, не скалил зубы и не трезвонил по всему свету. За это я отдаю тебе загон вместе с овцами. Ничто не замарает тогда Анику. Если, например, я похищу ее, так ведь это случится без твоего ведома — ты тут ни при чем. Это будет всего лишь поворот колеса судьбы, остановить которое тебе не под силу.
Олей отвернулся.
— Зачем же вы тогда сказали мне, — проговорил он глухим, хриплым голосом, — могли бы и без этого…
— Хорошо, я так, «без этого», и сделаю, — ответил герцог и, круто повернувшись, бросил: — Бог тебе в помощь!
И он, насвистывая, удалился быстрым шагом.
Олей прислонился к стене. Силы покинули его. Он хотел что-то крикнуть вдогонку уходящему, но только беззвучно пошевелил губами — голос не повиновался ему; дико вращая глазами, овчар следил за герцогом, и в этом не поддающемся описанию взгляде выражались испуг и отвращение…
Припадая к стене и цепляясь за нее, он добрел до комнаты.
Голова у него шла кругом, мучительные мысли громоздились в мозгу; они, словно скалы, скатывающиеся с кручи, медленно наползали на сердце, давили и сжимали его.
— Ой, колет! — хрипло закричал он.
И горы ответили ему эхом: «Ой, ко-лет».
Но Олей хорошо знал, что это — неправда. Человек склонен обманывать себя.
Войдя в комнату, он лег в постель, заставив себя поверить в то, что его мучают колики. Сначала он стонал и ревел, как раненый зверь, потом, спрятав в подушку лицо, ставшее похожим на лик мертвеца, нашел иной способ облегчить свои муки: затянул песню.
Может быть, мысли, заимствованные из песни, вытеснят его собственные черные думы?
Он долго так мучился, пока его обострившийся слух не уловил приближающиеся легкие шаги Аники.
— Она пришла и сейчас увидит меня! — вскричал старик и вскочил, словно одержимый. Против кровати на стене висело зеркало; оно отразило его искаженное страданиями лицо. Олей остановился перед ним и вперил застывший взгляд в свое изображение, потом вдруг издал вопль, поднял кулаки и, ринувшись на зеркало, с такой страшной силой ударил по нему, что оно разлетелось на тысячу осколков.