Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
На лицах зрителей отразилось разочарование. Все ждали чего-то большего.
— У меня есть подозрение, что нитки эти из какого-нибудь распущенного чулка.
— Вполне возможно, — пробормотал писарь.
— А вот мы сейчас увидим. Возьми-ка, Аполка, и начни вязать из них чулок. Так мы узнаем, какого цвета был прежде чулок и как он выглядел. На это поджигатель не рассчитывал! Хе-хе-хе!
— Черт побери! — не утерпел писарь. — Вот это ум, вот это голова!
Аполлония Микулик взяла нитки, и спицы быстро-быстро замелькали в красивых белых пальцах. Однако руки ее, по-видимому, сильно дрожали, потому что девушка беспрестанно упускала одну петлю за другой.
— Ты потуже вяжи, Аполка, — посоветовал писарь.
— Влюблена девушка, — поддразнивал ее Секула. — Сколько петель упустит, столько сердец подцепит.
Аполка покраснела, а руки ее так задрожали, что она даже нитку оборвала.
— Не смотрите на нее, не мешайте! — вмешался Шотони. — Разве можно тут вязать, когда вы ее глазами съесть готовы?
Впрочем, он и сам глаз не мог оторвать от красавицы.
С большим трудом официальная «вязка чулка» была наконец окончена. (Выглядел связанный кусок, разумеется, так, как выглядит всякая казенная работа, — в семи-восьми рядах всего-навсего по нескольку десятков петель, да и те неуклюжие, аляповатые.) Но и изготовленного куска было вполне достаточно: с первого же взгляда становилось ясно, что распущенный чулок был желто-синий.
— Мы напали на след! — воскликнул староста. — Знаком нам этот чулок.
— То-то и оно, что знаком. Такие чулки в городе у каждой подворотни торговки-еврейки продают. На мой взгляд, найденный след едва заметен, но все же и он лучше, чем совсем ничего. В особенности в Лохине, где, я полагаю, немногие женщины ходят в чулках.
Староста тут же принялся на пальцах перечислять – Попадья — раз, скорнякова жена — два, мельничиха с дочкой — три, жена и теща еврея-арендатора — четыре, ну и наша Аполка также в чулках щеголяет.
При этих словах вязальщица зарделась как кумач. Однако Терешкеи тут же перебил старосту:
— Ты, Аполка, можешь идти к своим кастрюлям. Спасибо тебе за труды. Да, так продолжайте господин староста. Кто еще у вас тут носит чулки?
— Больше никто, кроме, конечно, моей жены…
Вы, сударь, как я посмотрю, знаете село с головы до ног.
— Старосте все положено знать.
— Это верно, только дамские ножки ведь не входят в круг обязанностей старосты. Вот погодите, спрошу я у супруги вашей, каково ее мнение на этот счет. Однако хватит нам подтрунивать друг над другом. Отправляйтесь, господин староста, с нашим гайдуком ко всем названным вами лицам, и произведите обыск.
— А если найдем?
Коли такого же цвета чулок найдете, конфискуйте. А если он распущен, арестуйте владелицу!
— Ничего себе историйка, — проворчал староста. — Свою собственную жену обыскивать придется!
Терешкеи горделиво посмотрел им вслед.
— Ну, выпустил я мою последнюю пулю. Зато теперь-то уж я спокоен.
И чтобы показать, как он спокоен, следователь тут же набил свою пенковую трубку и стал шарить в обширном своем наружном кармане, отыскивая какую-нибудь бумажку на раскурку.
Не стоило бы тебе закуривать, милый Мартон, — пытался отговорить его Шотони. — Я вижу, вон Аполка уже и на стол накрывает. Сейчас обедать позовут.
Время дорого, — братец! До тех пор я еще успею полтрубочки выкурить! — Но, выбирая среди извлеченных из кармана бумажек, какую из них можно без ущерба спалить, Терешкеи вдруг переменился в лице и гневно закричал: — Опозорили! Ах, мерзавцы!
Жилы на шее у него вздулись, в висках застучало, глаза налились кровью.
— Ради бога, что случилось? — испугался Шотони.
— Читай! — прохрипел Терешкеи, протягивая исправнику скомканный клочок бумажки.
Шотони расправил его. Мистические буквы, написанные все той же, уже знакомою ему рукой пасквилянта, словно смеющиеся чертенята, запрыгали на белой бумажке перед глазами исправника. И вот что было там написано:
«Ты, рыжебородый похотливый козел! (Ничего себе, миленький титул!) Если ты сейчас же не прекратишь следствия и не перестанешь совать свой нос в наши дела, мы спалим и дом твой и ометы. А жена твоя тоже узнает, что ты за птица: известны нам все твои проделки, старый греховодник, знаем и мы, зачем ходят так часто в суд зеленовские молодухи…»
— Нахальство высшей степени! — промолвил Шотони. — Где ты это нашел?
— У себя в кармане.
— Какая неслыханная дерзость!
— Сколько ж голов должно быть у этого негодяя, — негодовал Терешкеи, — коли он сам лезет под топор?!
— Осмеяли нас с тобой, старик!
— Не меня осмеяли, — возмутился следователь, — а закон, все комитатские власти и даже его королевское величество!
Из этого случая явствует, что поджигатель или его сообщники находятся в нашем непосредственном окружении. Но кто они? Вот всем вопросам вопрос! *
— В истории девятнадцатого века не было еще такого случая. Даже у Питоваля * ничего подобного не встретишь. Нет, уверяю тебя, братец, сам черт поджигает эту деревню!
— А с чертом и комитатским властям не совладать! — пролепетал секретарь Дюри Хамар.
— Да таким ловким может быть либо дьявол, либо…
— Либо женщина!
— Ну, а с женщиной не только комитат, но и сам черт не справится…
Издали донесся мягкий голос Аполки:
— Кушать подано, господин писарь! — А затем, лениво передвигая ноги и низко кланяясь, появился и сам «кухмистер» Блозик.
— Суп готов, милостивые господа.
И в самом деле, пора было обедать. Пастух уже давно переступил через свою собственную тень, что в Лохине означало полдень: так что господа даже слегка запоздали с трапезой. Но так уж всегда получается, когда повариху отрывают от дела по пустякам.
Впрочем, задержка с обедом была сторицей возмещена: все кушанья удались на славу. Разве что рыба была чуточку переперчена. Зато пёркёльт из барашка получился просто объедение, не говоря уже о хворосте. Можно было бы, конечно, добавить в хворост корицы, но и без нее лакомство вышло на славу.