Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
Он читал Вольтера и Руссо, забил себе голову такими дурными науками, что комитатские власти стали побаиваться его: тем-де этот опасен — и, чтобы не мозолил глаза, отправили его в Пожонь депутатом *. Не будь он дворянского происхождения, запрятали бы его в комитатскую тюрьму, и на этом дело бы окончилось.
Молнар Левелекский слыл красавцем. Вместе с Петером Черновичем властвовали они над сердцами пожоньских девушек. У Черновича были деньги в избытке, у Пала Молнара — остроумие. Что там было да как, трудно сейчас судить — те старушки, которые помнили все до мельчайших подробностей, давно уже умерли, — я же излагаю лишь факты. Итак, на одном из балов персоналиса * Серенчи, где присутствовал даже его светлость наместник и где танцевали менуэт, в Пала Молнара Левелекского влюбилась графиня.
В силу своих демократических убеждений Пал Молнар, разумеется, не придавал никакого значения ее графскому титулу, но поскольку контесса была очень хороша собой, а Пал Молнар был демократом, но отнюдь не ослом, то милое это приключение обернулось настоящей любовью.
К тому же лукавый амур не оставил их без помощи. А ведь ему-то ума не занимать стать. На балу у Серенчи присутствовала знаменитая танцовщица-француженка, некая Мари Вигано, приводившая в экстаз весь тогдашний Пожонь, что отмечено и в летописи Дёрдя Сентивани.
Прекрасная Мари Bиганo, ко всеобщему удовольствию гостей, исполняла сольные танцы в своей соблазнительно короткой юбочке (с тех пор такие короткие юбки и носят название вигано).
Отец контессы, самодур-олигарх, без памяти влюбился в мадемуазель Вигано. Старый конь, говорят, сильней спотыкается. Граф не только любил ее, но и ревновал отчаянно. Он желал во что бы то ни стало жить с ней под одним кровом, но помехой этому была дочь. Остальные три его дочери уже были замужем за людьми именитыми, только контесса Бири, самая хорошенькая, самая обаятельная из всех, жила дома. Графу это было весьма неудобно. Да он и не скрывал этого.
— Явись за ней сам черт, и то отдал бы, — заявил он как-то в курительной комнате парламента.
Черт, как известно, прислушивается к гласу важных особ, и вот он подтолкнул вместо себя Пала Молнара, дабы и тот услышал старика.
Пал Молнар внезапно вырос перед графом и смело выпалил:
— Зачем черт, когда я здесь, ваше превосходительство. Выдайте контессу за меня, я буду любить и почитать ее, да и она охотно согласится.
Граф побледнел, вскочил в бешенстве и крикнул визгливо:
— Я звал черта, amice [10] , вы же — всего-навсего Молнар. Что за наглость! Вы спятили, почтенный!
«Почтенный»! В устах графа это обращение, адресуемое обычно к крестьянам, считалось тогда величайшим оскорблением даже для демократа. Такие уж были и те времена демократы!
Пал Молнар побагровел н, как разъяренный бык, ринулся на графа. К счастью, его силой удержали приятели-депутаты Ференц Пульский (от него я и слышал эту историю) и Крупланиц из комитата Эстергом, про которого сочинили такие вирши:
10
Приятель (лат.).
Рукоприкладству, таким образом, помешали, но дуэль была неизбежна. Она и состоялась на заре следующего дня в городском парке.
Но накануне вечером граф был у Мари Вигано. Они ужинали вдвоем, пили пунш; Мари была очень хороша и игрива, никто на свете не мог так умилительно браниться, а когда она упиралась кулачками в бока, граф был на седьмом небе.
11
От Крупланитца нашего
Души, ума не спрашивай (нем.).
— Я тебе говорю, что ты глупец, мой старенький козлик! (У графа была козлиная бородка, да и лицо также наводило на мысль о козле.) Ну, для чего ты, скажи на милость, обижаешь молодого человека, который нам добра желает? Подумай, как бы мы с тобой зажили, женись он на контессе Бири.
— Нет, Мари, это невозможно. Я не хочу, чтобы мои предки ворочались в могиле.
— Что тебе до тех противных костей, мой серенький козлик, пускай себе ворочаются, ты должен заботиться только обо мне, и прими меры, чтобы мы могли с тобой укатить отсюда, укрыться где-нибудь вдвоем, например в Пеште.
— Да что ты, там мне неловко будет перед Сечени *.
— В таком случае уедем в Вену, папочка миленький. Там ты обставишь нам домик, за домиком будет и садик, там я устрою скамеечку, спрятанную в цветах, а за цветами ухаживать буду я сама. Хорошо, папочка?
Она ласково пошлепала своей магнетической ручкой графа по подбородку.
— Гм, в Вене? — пробурчал он. — Как-то неловко там мне перед императором…
— Ну, значит, в другом месте, только бы уехать. Хоть в Прагу. Но мы должны ехать. Избавься ты от своей дочери!
— Нельзя. Я не могу отдать дочь за какого-то там Молнара.
— Но если они любят друг друга.
— Все равно нельзя.
— Он же такой красивый мальчик!
Граф вскочил с дивана и спросил язвительно:
— Может, он и вам нравится?
Мари покраснела до ушей (она умела краснеть, когда это было ей нужно) и смущенно пролепетала:
— Нет, нет. Клянусь, нет.
Она опустила свои красивые синие глаза и отвернулась с таким видом, словно была разоблачена великая тайна. Старый вельможа опешил.
— Смотри не вздумай изменить мне, Мари. У тебя что-то дурное на уме.
Тут Мари расплакалась и после бесчисленных недомолвок и вздохов призналась, что неравнодушна к Пали Молнару, но что хочет остаться верной графу и поэтому просит, умоляет его уехать, оставить Пожонь как можно скорее.
На графа разговор этот сильно подействовал и — через жиденькую его шевелюру, которой маленькая Вигано непрестанно играла, что было приятно старому козлу — проник в самое сердце; на другой день, когда после дуэли (граф получил царапину в левое плечо, а Молнар — в лоб) противники пожали друг другу руки, граф сказал Молнару: