Том 1. Русская литература
Шрифт:
В статьях Луначарского о Чернышевском, естественно, большое место занимают и такие, в ту пору еще очень мало разработанные, вопросы, как вопрос о месте Чернышевского-художника в истории русской литературы XIX века, о его художественном новаторстве, о своеобразии его художественного метода. Аргументация его направлена против тех, кто считает идеальными лишь такие произведения, в которых имеются одни только образы, кто ратует за «абсолютную бестенденциозность» и недиалектически противопоставляет художественное мышление публицистике. В понимании Луначарского тенденция «обозначает просто целеустремленность… произведения, сознающую себя, гордую собой». Что же касается публицистичности, то и она, утверждает критик, никогда не являлась антиподом художественности. Более того, у великих
Луначарский решительно отвергает неоднократно предъявлявшееся Чернышевскому обвинение в излишнем рационализме его художественного метода, якобы наносящем серьезный ущерб художественной ценности произведения. По его мнению, этот рационализм обусловлен самим характером художественного метода писателя, своеобразием самого жанра романа программно-политического, романа нового типа, И не случайно Луначарский тут же напоминает об особенностях рационализма нового типа, с каким мы встречаемся в произведениях М. Горького, в частности в его монументальной эпопее «Жизнь Клима Самгина»; ведь по «могуществу мысли», как выразился бы Белинский, по богатству идейно-философского содержания это произведение занимает одно из первых мест в мировой художественной литературе.
К середине 20-х годов относится статья Луначарского о М. Е. Салтыкове-Щедрине. Автор ее вовсе не ставит перед собой задачу дать систематический, цельный очерк творческого пути Салтыкова-Щедрина или даже отдельных его этапов. Это скорее размышления критика о некоторых особенностях щедринской сатиры. Но это такие размышления, в которых схвачено и определено самое существенное в специфике щедринской сатиры и щедринского смеха. Смех Щедрина — это «смех, блистающий внутренней победой», «смех, в плоскости идей и чувств уже победивший». В этом лаконичном и сильном определении Луначарским чрезвычайно удачно схвачено главное в смехе Щедрина.
Напоминает Луначарский и о вдохновлявшем Щедрина идеале, без которого вообще немыслима настоящая сатира: «Великая сатира, — пишет критик, — возникает только там, где сам сатирик освещен каким то, может быть, не совсем ясным, но, тем не менее, живущим в нем и в тех, кого представителем он выступает, идеалом. У Щедрина был такой идеал».
Из писателей второй половины XIX века внимание Луначарского чаще всего привлекали такие корифеи художественного слова, как Ф. Достоевский и Л. Толстой, А. Чехов и В. Короленко.
Статьи и речи о Достоевском занимают в литературно-критическом наследии Луначарского особое место. Выступив в 1921 году с блестящей речью «Достоевский как художник и мыслитель», посвященной столетию со дня рождения писателя, Луначарский высказал ряд положений, остающихся до сих пор основополагающими в изучении этого большого и очень противоречивого писателя. Однако главная мысль о том, что Достоевский был пророком революции, являлась ошибочной и поэтому в последующих выступлениях была отвергнута самим Луначарским.
Пристальное внимание Луначарского привлекал трагический конфликт, в котором рельефнее всего преломились противоречия мировоззрения и творчества Достоевского. Это — трагедия художника, с гневом проклявшего свои юношеские увлечения социализмом, но так и не нашедшего внутренней гармонии, действительного забвения в той «религии страдания», какую он столь исступленно проповедовал. Главное противоречие в мировоззрении Достоевского Луначарский определяет так: «На наш взгляд, основным аккордом всего внутреннего мира Достоевского была именно борьба между мнимым религиозным разрешением проблемы зла, в которое он сам не верил, и разрешением этой проблемы через революцию, с которой он тщетно и злобно боролся». Критик приходит к неоспоримому выводу, что идейное поражение Достоевского в этой непрерывной мучительной борьбе было неизбежно. Подменить отброшенный Достоевским идеал социализма идейкой
Статьи Луначарского о Достоевском представляют значительный интерес и в другом отношении. Они дают тонкий, глубокий анализ некоторых существенных особенностей стиля Достоевского-художника, художника-лирика, выражающего свои переживания в форме «мнимоэпической». Особенно значительны мысли Луначарского о сценичности романов Достоевского (критик называет их романами-драмами, романами-диалогами), о своеобразии их художественной структуры, принимающей нередко самые причудливые формы.
Л. Н. Толстому Луначарский посвятил несколько десятков выступлений. Большинство их относится ко второй половине 20-х годов. Некоторые из них содержат положения, позднее самим Луначарским признанные ошибочными (например, «пророк русской революции»). Пророком Луначарский называл Л. Толстого не раз в своих работах дореволюционного периода, например в статье «Смерть Толстого и молодая Европа», опубликованной в 1911 году в журнале «Новая жизнь». Именно эта дореволюционная статья, правда в значительно переработанном виде, легла в основу статьи «Толстой и Маркс». В ней Луначарский писал: «Не напрасно называют Толстого — пророком, он в высокой степени похож на пророков библейских, потому что он является, несмотря на тысячелетия, отделяющие его от пророков, повторением их, поскольку повторяются те же самые условия». Очевидна несостоятельность этого уподобления.
В статье «Толстой и Маркс» дается главным образом анализ мировоззрения Толстого с политической и философской точек зрения, острая критика толстовства в его действительном историческом содержании.
Из других работ о Л. Толстом заслуживает особого внимания статья «О творчестве Толстого», в которой рассматриваются романы «Война и мир» и «Анна Каренина».
Луначарский всюду исследует художественное творчество Толстого в присущих ему острых противоречиях. Это не значит, конечно, что оценка Луначарским художественных шедевров Толстого полностью и во всем совпадает с современной точкой зрения. Луначарскому в 20-е годы была свойственна тенденция несколько преувеличивать значение и удельный вес идеализации быта усадебного дворянства в романах Толстого, особенно в романе «Война и мир». Этот мотив неожиданно возникает и в статье «Романы Н. Г. Чернышевского», где Луначарский попутно замечает, что по замыслу Толстого его роман «должен был быть апологией его класса».
Из этого, как из многих других аналогичных высказываний критика, очевидно, что Луначарский в известной мере недооценивал значение критических элементов в романе «Война и мир». Отсюда не следует, однако, что он вовсе их не видел. В той же статье «О творчестве Толстого» он прекрасно сказал: «Все положительное в романе „Война и мир“ — это протест против человеческого эгоизма, тщеславия, суеверия, стремление поднять человека до общечеловеческих интересов, до расширения своих симпатий, возвысить свою сердечную жизнь».
К числу лучших работ Луначарского о классиках русской литературы принадлежат публикуемые в настоящем томе статьи о Чехове. В них дается интересное освещение некоторых существенных проблем чеховского творчества, принципиально отличное от всего того, что о Чехове писали представители народнической критики и историко-культурной школы. Здесь, как и во многих других критических статьях Луначарского, читателя очаровывает умение критика несколькими штрихами очертить, эстетически оценить и теоретически осмыслить все то, что определяет особенное и своеобразное в стиле и художественном методе писателя. Луначарский показывает, как по мере нарастания общественного протеста протекает процесс политического самоопределения писателя, перехода его на позиции «демократического радикализма»: «Чехов шел вперед и выше, и никто не знает, как реагировал бы он на великие акты революции, если бы дожил до наших дней».