Том 1. Стихотворения

Лермонтов Михаил Юрьевич

«Он был в краю святом…»

Он был в краю святом, На холмах Палестины. Стальной его шелом Иссекли сарацины. Понес он в край святой Цветущие ланиты; Вернулся он домой Плешивый и избитый. Неверных он громил Обеими руками – Ни жен их не щадил, Ни малых с стариками. Встречаясь с ним подчас, Смущалися красотки; Он п… их не раз, Перебирая четки. Вернулся он в свой дом Без славы и без злата; Глядит – детей содом, Жена его брюхата. Пришибло старика…

«Никто моим словам не внемлет… Я один…»

Никто моим словам не внемлет… Я один. День

гаснет… Красными рисуясь полосами, На запад уклонились тучи, и камин Трещит передо мной. – Я полон весь мечтами О будущем… И дни мои толпой Однообразною проходят предо мной, И тщетно я ищу смущенными очами Меж них хоть день один, отмеченный судьбой!

«Мое грядущее в тумане…»

Мое грядущее в тумане, Былое полно мук и зла… Зачем не позже иль не ране Меня природа создала? К чему творец меня готовил, Зачем так грозно прекословил Надеждам юности моей?.. Добра и зла он дал мне чашу, Сказав: я жизнь твою украшу, Ты будешь славен меж людей!.. И я словам его поверил, И, полный волею страстей, Я будущность свою измерил Обширностью души своей; С святыней зло во мне боролось, Я удушил святыни голос, Из сердца слезы выжал я; Как юный плод, лишенный сока, Оно увяло в бурях рока Под знойным солнцем бытия. Тогда, для поприща готовый, Я дерзко вник в сердца людей Сквозь непонятные покровы Приличий светских и страстей.

«И на театре, как на сцене света…»

И на театре, как на сцене света. Мы не выходим из балета: Захочется ль кому К честям и званиям пробить себе дорогу, Работы нет его уму – Умей он поднимать лишь ногу.

«Это случилось в последние годы могучего Рима…»

Это случилось в последние годы могучего Рима, Царствовал грозный Тиверий [84] и гнал христиан беспощадно; Но ежедневно на месте отрубленных ветвей, у древа Церкви христовой юные вновь зеленели побеги. В тайной пещере, над Тибром ревущим, скрывался в то время Праведный старец, в посте и молитве свой век доживая; Бог его в людях своей благодатью прославил. Чудный он дар получил: исцелять от недугов телесных И от страданий душевных. Рано утром, однажды, Горько рыдая, приходит к нему старуха простого Звания, – с нею и муж ее, грусти безмолвной исполнен, Просит она воскресить ее дочь, внезапно во цвете Девственной жизни умершую… – «Вот уж два дня и две ночи, – Так она говорила, – мы наших богов неотступно Молим во храмах и жжем ароматы на мраморе хладном, Золото сыплем жрецам их и плачем, – но всё бесполезно! Если бы знал ты Виргинию нашу, то жалость стеснила б Сердце твое, равнодушное к прелестям мира! Как часто Дряхлые старцы, любуясь на белые плечи, волнистые кудри, На темные очи ее, молодели; и юноши страстным Взором ее провожали, когда, напевая простую Песню, амфору держа над главой осторожно, тропинкой К Тибру спускалась она за водою… Иль в пляске, Перед домашним порогом, подруг побеждала искусством, Звонким, ребяческим смехом родительский слух утешая… Только в последнее время приметно она изменилась; Игры наскучили ей, и взор отуманился думой; Из дому стала она уходить до зари, возвращаясь Вечером темным, и ночи без сна проводила… При свете Поздней лампады я видела раз, как она, на коленах, Тихо, усердно и долго молилась, – кому? – неизвестно!.. Созвали мы стариков и родных для совета; решили…» ………………

84

Тиберий– римский император (14–37 гг. I в. н. э.).

«Тебе, Кавказ, суровый царь земли…»

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, Я посвящаю снова стих небрежный. Как сына ты его благослови И осени вершиной белоснежной; От юных лет к тебе мечты мои Прикованы судьбою неизбежной, На севере, в стране тебе чужой, Я сердцем твой – всегда и всюду твой. Еще ребенком, робкими шагами Взбирался я на гордые скалы, Увитые туманными чалмами, Как головы поклонников Аллы. Там ветер машет вольными крылами, Там ночевать слетаются орлы, Я в гости к ним летал мечтой послушной И сердцем был – товарищ их воздушный. С тех пор прошло тяжелых много лет, И вновь меня меж скал своих ты встретил, Как некогда ребенку, твой привет Изгнаннику был радостен и светел. Он пролил в грудь мою забвенье бед, И дружно я на дружний зов ответил; И ныне здесь, в полуночном краю, Всё о тебе мечтаю и пою.

«Не плачь, не плачь, мое дитя…»

Не плачь, не плачь, мое дитя, Не стоит он безумной муки. Верь, он ласкал тебя шутя. Верь, он любил тебя от скуки! И мало ль в Грузии у нас Прекрасных юношей найдется? Быстрей огонь их черных глаз, И черный ус их лучше вьется! Из дальней, чуждой стороны Он к нам заброшен был судьбою; Он ищет славы и войны, – И что ж он мог найти с тобою? Тебя он золотом дарил, Клялся, что вечно не изменит, Он ласки дорого ценил – Но слез твоих он не оценит!

«Quand je te vois sourire…»

Quand je te vois sourire, Mon coeur s''epanouit, Et je voudrais te dire, Ce que mon coeur me dit! Alors toute ma vie A mes yeux appara^it; Je maudis, et je prie, Et je pleure en secret. Car sans toi, mon seul guide, Sans ton regard de feu Mon pass'e para^it vide, Comme le ciel sans Dieu. Et puis, caprice 'etrange, Je me surprends b'enir Le beau jour, oh mon ange, O`u tu m’as fait souffrir!.. [85]

85

Перевод:

Когда я вижу твою улыбку, Мое сердце расцветает, И я хотел бы высказать тебе, Что говорит мне мое сердце. – Тогда вся жизнь встает Перед моими глазами; Я проклинаю и молюсь И плачу тайно. – Потому что без тебя, моего единственного путеводителя, Без твоего огненного взгляда, Мое прошедшее кажется пустым, Как небо без бога. – И потом – странная причуда! – Я ловлю себя на том, что благословляю Прекрасный день, – о ангел мой! – Когда ты заставила меня страдать!

(Франц.).

Приложения

Приложение I

Переводы

Мрак. Тьма

Я видел сон, который не совсем был сон. Блестящее солнце потухло, и звезды темные блуждали по беспредельному пространству, без пути, без лучей; и оледенелая земля плавала слепая и черная в безлунном воздухе. Утро пришло и ушло – и опять пришло и не принесло дня; люди забыли о своих страстях в страхе и отчаянии; и все сердца охладели в одной молитве о свете; люди жили при огнях, и престолы, дворцы венценосных царей, хижины, жилища всех населенцев мира истлели вместо маяков; города развалились в пепел, и люди толпились вкруг домов горящих, чтоб еще раз посмотреть друг на друга; счастливы были жившие противу волканов, сих горных факелов; одна боязненная надежда поддерживала мир; леса были зажжены – но час за часом они падали и гибли, и треща гасли пни – и всё было мрачно.

Чела людей при отчаянном свете имели вид чего-то неземного, когда случайно иногда искры на них упадали. Иные ложились на землю, и закрывали глаза и плакали; иные положили бороду на сложенные руки и улыбались; а другие толпились туда и сюда, и поддерживали в погребальных кострах пламя, и с безумным беспокойством устремляли очи на печальное небо, подобно савану одевшее мертвый мир; и потом с проклятьями снова обращали их на пыльную землю, и скрежетали зубами и выли; и птицы кидали пронзительные крики и метались по поверхности земли, и били тщетными крылами; лютейшие звери сделались смирны и боязливы; и змеи ползая увивались между толпы, шипели, но не уязвляли – их убивали на съеденье люди; и война, уснувшая на миг, с новой силой возобновилась; пища покупалась кровью, и каждый печально и одиноко сидел, насыщаясь в темноте; не оставалось любви; вся земля имела одну мысль – это смерть близкая и бесславная; судороги голода завладели утробами, люди умирали, и мясо и кости их непогребенные валялись; тощие были съедены тощими, псы нападали даже на своих хозяев, все кроме одного, и он был верен его трупу и отгонял с лаем птиц и зверей и людей голодных, пока голод не изнурял или новый труп не привлекал их алчность; он сам не искал пищи, но с жалобным и протяжным воем и с пронзительным лаем лизал руку, не отвечавшую его ласке, – и умер. Толпа постепенно редела; лишь двоеиз обширного города остались вживе – и это были враги; они встретились у пепла алтаря, где грудой лежали оскверненные церковные утвари; они разгребали и дрожа подымали хладными сухими руками теплый пепел, и слабое дыханье немного продолжалось и произвело как бы насмешливый чуть видный огонек; тогда они подняли глаза при большем свете и увидали друг друга – увидали, и издали вопль и умерли, от собственного их безобразия они умерли, не зная, на чьем лице голод начертал: враг. Мир был пуст, многолюдный и могущий сделался громадой безвременной, бестравной, безлесной, безлюдной, безжизненной, громадой мертвой, хаосом, глыбой праха; реки, озера, океан были недвижны, и ничего не ворочалось в их молчаливой глубине; корабли без пловцов лежали гния в море, и их мачты падали кусками; падая засыпали на гладкой поверхности; скончались волны; легли в гроб приливы, луна, царица их, умерла прежде; истлели ветры в стоячем воздухе, и облака погибли; мрак не имел более нужды в их помощи – он был повсеместен.

The Giaour [86]

Нет легкого дуновения воздуха, рассекающего волну, которая катится под могилою афинян; сей блестящий гроб на крутой, навислой скале первый приветствует возвращающуюся домой ладью; он высоко господствует над страною, тщетно им спасенною, – когда снова увидит такого героя?..

* * *

Прекрасный климат! Где каждое время года улыбается над сими благословенными островами, кои, видные издалека, с высоты колонны,радуют сердце восхитительной картиной и представляют убежище уединенью. Там нежно рябится ланита океана, отражая краскимногих утесов, пойманные смеющимися приливами, которые омывают этот восточный Эдем.

86

Гяур. (Англ.).