Том 1. Стихотворения

Лермонтов Михаил Юрьевич

«Я к вам пишу случайно; право…»

Я к вам пишу случайно; право, Не знаю как и для чего. Я потерял уж это право. И что скажу вам? – ничего! Что помню вас? – но, боже правый, Вы это знаете давно; И вам, конечно, всё равно. И знать вам также нету нужды, Где я? Что я? В какой глуши? Душою мы друг другу чужды, Да вряд ли есть родство души. Страницы прошлого читая, Их по порядку разбирая Теперь остынувшим умом, Разуверяюсь я во всем. Смешно же сердцем лицемерить Перед собою столько лет; Добро б еще морочить свет! Да и притом что пользы верить Тому, чего уж больше нет?.. Безумно ждать любви заочной? В наш век все чувства лишь на срок; Но я вас помню – да и точно, Я вас никак забыть не мог! Во-первых, потому, что много И долго, долго вас любил, Потом страданьем и тревогой За дни блаженства заплатил; Потом в раскаянье бесплодном Влачил я цепь тяжелых лет; И размышлением холодным Убил последний жизни цвет. С людьми сближаясь осторожно, Забыл я шум младых проказ, Любовь, поэзию, – но вас Забыть мне было невозможно. И к мысли этой я привык, Мой крест несу я без роптанья: То иль другое наказанье? Не всё ль одно. Я жизнь постиг; Судьбе, как турок иль татарин, За всё я ровно благодарен; У бога счастья не прошу И молча зло переношу. Быть может, небеса востока Меня с ученьем их пророка Невольно сблизили.

Притом И жизнь всечасно кочевая, Труды, заботы ночь и днем, Всё, размышлению мешая, Приводит в первобытный вид Больную душу: сердце спит, Простора нет воображенью… И нет работы голове… Зато лежишь в густой траве И дремлешь под широкой тенью Чинар иль виноградных лоз; Кругом белеются палатки; Казачьи тощие лошадки Стоят рядком, повеся нос; У медных пушек спит прислуга, Едва дымятся фитили; Попарно цепь стоит вдали; Штыки горят под солнцем юга. Вот разговор о старине В палатке ближней слышен мне; Как при Ермолове ходили В Чечню, в Аварию, к горам; Как там дрались, как мы их били, Как доставалося и нам; И вижу я неподалеку У речки, следуя пророку, Мирной татарин свой намаз Творит, не подымая глаз; А вот кружком сидят другие. Люблю я цвет их желтых лиц, Подобный цвету ноговиц, Их шапки, рукава худые, Их темный и лукавый взор И их гортанный разговор. Чу – дальний выстрел! Прожужжала Шальная пуля… Славный звук… Вот крик – и снова всё вокруг Затихло… Но жара уж спала, Ведут коней на водопой, Зашевелилася пехота; Вот проскакал один, другой! Шум, говор. Где вторая рота? Что, вьючить? – что же капитан? Повозки выдвигайте живо! Савельич! Ой ли? – Дай огниво! – Гудит музыка полковая; Между колоннами въезжая, Звенят орудья. Генерал Вперед со свитой поскакал… Рассыпались в широком поле, Как пчелы, с гиком казаки; Уж показалися значки Там на опушке – два, и боле. А вот в чалме один мюрид В черкеске красной ездит важно, Конь светло-серый весь кипит, Он машет, кличет – где отважный? Кто выдет с ним на смертный бой!.. Сейчас, смотрите: в шапке черной Казак пустился гребенской; Винтовку выхватил проворно, Уж близко… Выстрел… Легкий дым… Эй вы, станичники, за ним… Что? Ранен!.. – Ничего, безделка… И завязалась перестрелка… Но в этих сшибках удалых Забавы много, толку мало; Прохладным вечером, бывало, Мы любовалися на них Без кровожадного волненья, Как на трагический балет; Зато видал я представленья, Каких у вас на сцене нет… Раз – это было под Гихами, Мы проходили темный лес; Огнем дыша, пылал над нами Лазурно-яркий свод небес. Нам был обещан бой жестокий. Из гор Ичкерии далекой Уже в Чечню на братний зов Толпы стекались удальцов. Над допотопными лесами Мелькали маяки кругом; И дым их то вился столпом, То расстилался облаками; И оживилися леса; Скликались дико голоса Под их зелеными шатрами. Едва лишь выбрался обоз В поляну, дело началось; Чу! В арьергард орудья просят; Вот ружья из кустов выносят, Вот тащат за ноги людей И кличут громко лекарей; А вот и слева, из опушки, Вдруг с гиком кинулись на пушки; И градом пуль с вершин дерев Отряд осыпан. Впереди же Всё тихо – там между кустов Бежал поток. Подходим ближе. Пустили несколько гранат; Еще подвинулись; молчат; Но вот над бревнами завала Ружье как будто заблистало; Потом мелькнуло шапки две; И вновь всё спряталось в траве. То было грозное молчанье, Не долго длилося оно, Но в этом странном ожиданье Забилось сердце не одно. Вдруг залп… Глядим: лежат рядами, Что нужды? Здешние полки Народ испытанный… В штыки, Дружнее! Раздалось за нами. Кровь загорелася в груди! Все офицеры впереди… Верхом помчался на завалы, Кто не успел спрыгнуть с коня… Ура – и смолкло. – Вон кинжалы, В приклады! – и пошла резня. И два часа в струях потока Бой длился. Резались жестоко, Как звери, молча, с грудью грудь, Ручей телами запрудили. Хотел воды я зачерпнуть… (И зной и битва утомили Меня), но мутная волна Была тепла, была красна. На берегу, под тенью дуба, Пройдя завалов первый ряд, Стоял кружок. Один солдат Был на коленах; мрачно, грубо Казалось выраженье лиц, Но слезы капали с ресниц, Покрытых пылью… На шинели, Спиною к дереву, лежал Их капитан. Он умирал; В груди его едва чернели Две ранки; кровь его чуть-чуть Сочилась. Но высоко грудь И трудно подымалась, взоры Бродили страшно, он шептал… «Спасите, братцы. – Тащат в горы. Постойте – ранен генерал… Не слышат…» Долго он стонал, Но всё слабей и понемногу Затих и душу отдал богу; На ружья опершись, кругом Стояли усачи седые… И тихо плакали…. Потом Его остатки боевые Накрыли бережно плащом И понесли. Тоской томимый, Им вслед смотрел я недвижимый. Меж тем товарищей, друзей Со вздохом возле называли; Но не нашел в душе моей Я сожаленья, ни печали. Уже затихло всё; тела Стащили в кучу; кровь текла Струею дымной по каменьям, Ее тяжелым испареньем Был полон воздух. Генерал Сидел в тени на барабане И донесенья принимал. Окрестный лес, как бы в тумане, Синел в дыму пороховом. А там вдали грядой нестройной, Но вечно гордой и спокойной, Тянулись горы – и Казбек Сверкал главой остроконечной. И с грустью тайной и сердечной Я думал: жалкий человек. Чего он хочет!.. Небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он – зачем? Галуб прервал мое мечтанье, Ударив по плечу; он был Кунак мой: я его спросил, Как месту этому названье? Он отвечал мне: «Валерик, [67] Так будет речка смерти: верно, Дано старинными людьми». – А сколько их дралось примерно Сегодня? – Тысяч до семи. – А много горцы потеряли? – Как знать? – зачем вы не считали! «Да! Будет, – кто-то тут сказал, – Им в память этот день кровавый!» Чеченец посмотрел лукаво И головою покачал. Но я боюся вам наскучить, В забавах света вам смешны Тревоги дикие войны; Свой ум вы не привыкли мучить Тяжелой думой о конце; На вашем молодом лице Следов заботы и печали Не отыскать, и вы едва ли Вблизи когда-нибудь видали, Как умирают. Дай вам бог И не видать: иных тревог Довольно есть. В самозабвенье Не лучше ль кончить жизни путь? И беспробудным сном заснуть С мечтой о близком пробужденье? Теперь прощайте: если вас Мой безыскусственный рассказ Развеселит, займет хоть малость, Я буду счастлив. А не так? – Простите мне его как шалость И тихо молвите: чудак!..

67

Валерик, или Валарик, – приток Сунжи, впадающей в Терек. Название происходит от чеченского «валлариг» – мертвый. Отсюда у Лермонтова Валерик – речка смерти.

Завещание («Наедине с тобою, брат…»)

Наедине с тобою, брат, Хотел бы я побыть: На свете мало, говорят, Мне остается жить! Поедешь скоро ты домой: Смотри ж… Да что? Моей судьбой, Сказать по правде, очень Никто не озабочен. А если спросит кто-нибудь… Ну, кто бы ни спросил, Скажи им, что навылет в грудь Я пулей ранен был; Что умер честно за царя, Что плохи наши лекаря И что родному краю Поклон я посылаю. Отца и мать мою едва ль Застанешь ты в живых… Признаться,

право, было б жаль Мне опечалить их; Но если кто из них и жив, Скажи, что я писать ленив, Что полк в поход послали И чтоб меня не ждали. Соседка есть у них одна… Как вспомнишь, как давно Расстались!.. Обо мне она Не спросит… Всё равно, Ты расскажи всю правду ей, Пустого сердца не жалей; Пускай она поплачет… Ей ничего не значит!

Стихотворения, 1841

Оправдание

Когда одни воспоминанья О заблуждениях страстей, На место славного названья, Твой друг оставит меж людей, – И будет спать в земле безгласно То сердце, где кипела кровь, Где так безумно, так напрасно С враждой боролася любовь, – Когда пред общим приговором Ты смолкнешь, голову склоня, И будет для тебя позором Любовь безгрешная твоя, – Того, кто страстью и пороком Затмил твои младые дни, Молю: язвительным упреком Ты в оный час не помяни. Но пред судом толпы лукавой Скажи, что судит нас иной И что прощать святое право Страданьем куплено тобой.

Родина

Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни темной старины заветные преданья Не шевелят во мне отрадного мечтанья. Но я люблю – за что, не знаю сам – Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям; Проселочным путем люблю скакать в телеге И, взором медленным пронзая ночи тень, Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, Дрожащие огни печальных деревень. Люблю дымок спаленной жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь желтой нивы Чету белеющих берез. С отрадой многим незнакомой Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, С резными ставнями окно; И в праздник, вечером росистым, Смотреть до полночи готов На пляску с топаньем и свистом Под говор пьяных мужичков.

«На севере диком стоит одиноко…»

На севере диком стоит одиноко На голой вершине сосна И дремлет качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она. И снится ей всё, что в пустыне далекой – В том крае, где солнца восход, Одна и грустна на утесе горючем Прекрасная пальма растет.

Любовь мертвеца

Пускай холодною землею Засыпан я, О друг! Всегда, везде с тобою Душа моя. Любви безумного томленья, Жилец могил, В стране покоя и забвенья Я не забыл.

*

Без страха в час последней муки Покинув свет, Отрады ждал я от разлуки – Разлуки нет. Я видел прелесть бестелесных И тосковал, Что образ твой в чертах небесных Не узнавал.

*

Что мне сиянье божьей власти И рай святой? Я перенес земные страсти Туда с собой. Ласкаю я мечту родную Везде одну; Желаю, плачу и ревную, Как в старину.

*

Коснется ль чуждое дыханье Твоих ланит, Моя душа в немом страданье Вся задрожит. Случится ль, шепчешь засыпая Ты о другом, Твои слова текут пылая По мне огнем.

*

Ты не должна любить другого, Нет, не должна, Ты мертвецу, святыней слова, Обручена. Увы, твой страх, твои моленья К чему оне? Ты знаешь, мира и забвенья Не надо мне!

Последнее новоселье

Меж тем, как Франция, среди рукоплесканий И кликов радостных, встречает хладный прах Погибшего давно среди немых страданий В изгнанье мрачном и в цепях; Меж тем, как мир услужливой хвалою Венчает позднего раскаянья порыв И вздорная толпа, довольная собою, Гордится, прошлое забыв, – Негодованию и чувству дав свободу, Поняв тщеславие сих праздничных забот, Мне хочется сказать великому народу: Ты жалкий и пустой народ! [68] Ты жалок потому, что вера, слава, гений, Всё, всё великое, священное земли, С насмешкой глупою ребяческих сомнений Тобой растоптано в пыли. Из славы сделал ты игрушку лицемерья, Из вольности – орудье палача, [69] И все заветные отцовские поверья Ты им рубил, рубил сплеча, – Ты погибал… И онявился, с строгим взором, Отмеченный божественным перстом, И признан за вождя всеобщим приговором, И ваша жизнь слилася в нем, – И вы окрепли вновь в тени его державы, И мир трепещущий в безмолвии взирал На ризу чудную могущества и славы, Которой вас он одевал. Один, – он был везде, холодный, неизменный, Отец седых дружин, любимый сын молвы, В степях египетских, у стен покорной Вены, В снегах пылающей Москвы. [70] А вы, что делали, скажите, в это время, Когда в полях чужих он гордо погибал? Вы потрясали власть избранную, как бремя, Точили в темноте кинжал! [71] Среди последних битв, отчаянных усилий, В испуге не поняв позора своего, Как женщина, ему вы изменили, И, как рабы, вы предали его! Лишенный прав и места гражданина, [72] Разбитый свой венец он снял и бросил сам, И вам оставил он в залог родного сына – Вы сына выдали врагам! Тогда, отяготив позорными цепями, Героя увезли от плачущих дружин, И на чужой скале, за синими морями, Забытый, он угас один – Один, замучен мщением бесплодным, Безмолвною и гордою тоской, И, как простой солдат, в плаще своем походном Зарыт наемною рукой…

68

«Ты жалкий и пустой народ!»– эта резкая характеристика французского обывателя опирается на формулу из пушкинской статьи «Последний из свойственников Иоанны д'Арк»: «Жалкий век! Жалкий народ!».

69

В стихе «Из вольности – орудье палача»и следующих речь идет о якобинской диктатуре эпохи Великой французской революции. Лермонтов, как и Пушкин, отрицательно относился к «мрачной буре» якобинского террора (ср. элегию Пушкина «Андрей Шенье»). Наполеона Лермонтов считал спасителем свободы, завоеванной на первом этапе революции.

70

Имеются в виду военные походы Наполеона в Египет (Египетская экспедиция 1798–1891 гг.), Австрию (разгром Австрии завершился Венским миром 1809 г.) и Россию (1812 г.), где пожар Москвы знаменовал закат военной славы Бонапарта.

71

Возвращение разгромленной армии Наполеона из России сопровождалось общественным возмущением во Франции, ростом политической оппозиции и демонстрацией недоверия Наполеону.

72

В стихе «Лишенный прав и места гражданина»и следующих Лермонтов точно излагает последовательность событий: 31 марта 1814 г. союзники вступили в Париж, 6 апреля Наполеон отрекся от престола, сохранив, однако, титул императора и получив во владение остров Эльбу. После неудачной попытки восстановить свою власть 22 июня 1815 г. последовало окончательное отречение в пользу сына; Наполеон был сослан на остров Св. Елены, где через несколько лет скончался, а его сын вывезен в Австрию.

*

Но годы протекли, и ветреное племя Кричит: «Подайте нам священный этот прах! Он наш; его теперь, великой жатвы семя, Зароем мы в спасенных им стенах!» И возвратился он на родину; безумно, Как прежде, вкруг него теснятся и бегут И в пышный гроб, среди столицы шумной, Остатки тленные кладут. Желанье позднее увенчано успехом! И краткий свой восторг сменив уже другим, Гуляя, топчет их с самодовольным смехом Толпа, дрожавшая пред ним.

*

И грустно мне, когда подумаю, что ныне Нарушена святая тишина Вокруг того, кто ждал в своей пустыне Так жадно, столько лет – спокойствия и сна! И если дух вождя примчится на свиданье С гробницей новою, где прах его лежит, Какое в нем негодованье При этом виде закипит! Как будет он жалеть, печалию томимый, О знойном острове, под небом дальних стран, Где сторожил его, как он непобедимый, Как он великий, океан!