Том 1. В дебрях Индии (с илл.)
Шрифт:
— Ага, вот оно! — воскликнул Барбассон по-французски, полагая что индус не понимал этого языка. — Это своего рода маленький фокус, чтобы пантеры защищали его, а самому дать тем временем тягу. Ах, черт возьми! Это слишком трогательно, честное слово… Я готов расплакаться.
— Ошибаешься, Барбассон, — сказал Рама-Модели, — ты не знаешь людей нашей страны. Этот человек приготовился к смерти и не сделает попытки бежать.
— Эх! Эх! Я готов провести опыт, не будь только опасно прибегать к нему.
— Что ты скажешь на это, Рама? — спросил Сердар, несколько поколебавшийся в своем намерении.
— Я отвечаю за него, — отвечал заклинатель.
— И я также, — прибавил Нариндра.
Нана-Сахиб склонил голову в знак согласия.
Сердар подчинился этому единодушному заявлению.
— Если все удастся, как я думаю, — сказал он, — мы сделали хорошее приобретение.
Он сделал знак факиру следовать за собой и направился к выходу во внутреннюю долину, где оставались пантеры, приказав Сами стоять наготове с карабином в руках, ибо не имел никакого желания стать жертвой своего великодушия.
Тут произошла сцена действительно необыкновенная. Переступив порог входа в пещеру, Рам-Шудор окликнул животных, весело прыгавших по долине. Пантеры бросились к нему и осыпали его ласками; они лизали ему руки, лицо, весело вскрикивая и мурлыча с невыразимой нежностью, затем сворачивались у его ног, подымались и одним прыжком перепрыгивали через его голову, делая вид, что хотят убежать от него, затем возвращались, ложась у его ног и взглядом вымаливали ласки, которыми он щедро осыпал их.
— Я взял их к себе совсем маленькими, — сказал он Сердару, — всех из одной берлоги; в то время они почти ничего не видели, а когда они стали ходить и играть, то принимали меня за мать и кричали, если я уходил от них. Они никогда и никому худого не сделали, возьми их в награду за то зло, которое я хотел всем вам причинить… Ну, теперь кончено, я готов.
— Хорошо, — сказал Сердар, заряжая револьвер.
— О, только не здесь, они разорвут тебя, как только увидят, что я падаю.
— Войдем в пещеру, они ничего не увидят тогда.
Они вошли в пещеру, и камень тотчас же закрылся за ними. Кончено! Пантеры не могли защитить своего хозяина.
— Ну-с, Барбассон, убедились вы теперь? — спросил Сердар.
— Это выше моего понимания, ей-богу! И мне, как говорят, надо было видеть, чтобы поверить.
Рам-Шудор ждал…
— Итак, жизнь твоя принадлежит нам.
— Да, принадлежит, — просто отвечал индус.
— Ну, так мы сохраним ее тебе, а так как ты нам более полезен живым, чем мертвым, то мы предлагаем тебе служить нам, пока ты нам будешь нужен.
Факир, ожидавший получить роковую пулю, не верил своим ушам; он, который до сих пор и бровью не повел, вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть.
— Ты даришь мне жизнь?
— С условием, что ты будешь верно служить нам.
— Я буду твоим рабом.
— Знай, что мы сумеем вознаградить тебя; пуджа Кали совершится только через пять недель, мы успеем за это время наказать Кишнайю и вернуть тебе твою дочь.
— Сахиб! Сахиб! Если ты сделаешь это… Рам-Шудор будет твоей тенью, будет смотреть твоими глазами и думать твоей головой… Я буду почитать тебя, как Питре, ибо наш божественный Ману говорит: «Кто умеет прощать, тот близок Богам».
И Рам-Шудор, подняв руку к небу, произнес страшную клятву, которую ни один индус, будь он сто раз изменником, вором и убийцей, ни за что не нарушит, раз она сорвалась у него с языка:
«Во имя великого Брахмы Сваямбхувы, вечная мысль которого живет в золотом яйце, во имя Брахмы, Вишну и Шивы, святой троицы, явленной в Вирадже, вечным сыне, пусть я умру далеко от своих, в самых ужасных мучениях, пусть ни один из моих родных не согласится исполнить на моей могиле погребальных церемоний, которые открывают врата Сварги, [23] пусть тело мое будет брошено на съедение нечистым животным, пусть душа моя возродится в теле ястребов с желтыми ногами и вонючих шакалов в тысяче тысяч поколений людей, если я нарушу клятву служить всем вам и быть преданным до последнего издыхания. Я сказал; пусть дух Индры запишет в книге судеб, чтобы боги-мстители помнили это».
23
Сварга — в индуистской мифологии рай Индры, расположенный на горе Меру.
И, закончив эту клятву, Рам-Шудор обошел всех присутствующих, брал у каждого руку и прикладывал ее к своей груди и голове; подойдя к Сердару, он три раза повторил эту формальность, чтобы показать, что своим господином он признает исключительно его и в случае каких-либо разногласий будет повиноваться исключительно ему одному.
— Теперь, — сказал Рама-Модели Сердару, — в какой бы час дня или ночи ты ни нуждался в этом человеке, какова бы ни была вещь, которую ты прикажешь ему, он твой телом и душой и никогда, будь уверен, не изменит этой клятве. Чтобы ты понял всю ее важность… Ты знаешь, Сердар, я люблю тебя и предан тебе, но я не дал бы тебе такой клятвы, потому что в том случае, если я нарушу ее, даже не намеренно, боги-мстители не простят мне этого.
— Тебе этого не нужно, Рама, — сказал Сердар, — чтобы быть преданным и поступать хорошо.
Сердар и Рама обменялись крепким рукопожатием, в котором выразилось все, что они пережили за эти десять лет совместных опасностей и страданий.
— А я? — сказал Нариндра, также подходя к Сердару.
— Ты, — отвечал Сердар, — не есть ли ты, как показывает твое имя (Нара — Дух, Индра — Бог), что ты дух, соединяющий две наши души.
Трудно было, действительно, встретить еще трех таких людей, столь различных по происхождению, традициям и нравам и так тесно соединенных душой и сердцем. Скоро должен пробить час, когда оба индуса дадут своему другу новое доказательство любви и преданности.
Видя, как Сердар, чтобы остаться с Нана-Сахибом, мгновенно отказался от давно лелеемой им мечты восстановить свою репутацию, Рама и Нариндра, которым их друг открылся в тяжелую минуту, были сильно огорчены этим. Сколько раз видели они, как этот гордый и чувствительный человек чуть не падал под тяжестью грустных воспоминаний и готов был покончить с жизнью, чтобы найти покой в вечном сне… Когда окончилась трогательная сцена, прибавившая новое лицо к маленькому обществу Нухурмура, и в ту минуту, когда все прощались с Нана-Сахибом, Нариндра быстро шепнул на ухо Раме: