Том 1. В дебрях Индии (с илл.)
Шрифт:
— Мне нужно по секрету поговорить с тобой, зайди ко мне через минуту.
— Я то же самое хотел сказать тебе, — отвечал заклинатель.
— Смотри только, чтобы никто не догадался о нашем разговоре!
— Даже Сердар?
— Сердар в особенности.
И они расстались. Нариндра под предлогом усталости (он, действительно, после того, как покинул Бомбей, шел сорок восемь часов, день и ночь, не переставая) попросил разрешения уйти на покой и удалился в тот грот, где он располагался вместе с заклинателем.
Несколько минут спустя Рама уже подымал циновку, служившую вместо двери, и входил к своему другу.
— Вот и я, Нариндра, — сказал он.
— Будем говорить шепотом, — сказал маратх, — Сердар не должен знать о нашем плане, который мы осуществим, если ты согласишься. Я знаю его, он не согласится на это.
— Я тоже имею нечто предложить тебе, но ты говори сначала, ты первый подал мысль об этом разговоре.
— Весьма возможно, что у нас с тобой одна и та же мысль… Выслушай меня и отвечай мне откровенно. Что ты думаешь об эгоизме и равнодушии, с какими Нана-Сахиб принимает в жертву привязанности самую дорогую мечту Сердара?
— Я думаю, как и ты, Нариндра, что принцы смотрят на людей как на орудие своей воли и считают важным лишь то, что касается их самих.
— Очень хорошо, я уверен теперь в твоем содействии. Когда я увидел сегодня, как Сердар жертвует собой, забывая даже о восстановлении своей чести, о любви сестры, которая едет в Индию, чтобы вырвать брата из этой полной тяжких испытаний жизни, которую он ведет так давно, — мне показалось на один миг, что мы будем свидетелями одного из тех чудных зрелищ, какие, мой бедный Рама, встречаются только в «Парнасе» или «Састрасе», ибо века героев прошли. Я думал, что Нана-Сахиб не захочет уступить в великодушии и величии души тому, кто столько раз жертвовал собой для него; но мечта моя была непродолжительна, и отвращение наполнило мое сердце, когда я увидел, с какой легкостью он принимает все от других, ничего не давая им взамен. Чем Нана-Сахиб рискует? Он окончит свои дни во дворце, получит изрядную пенсию от англичан, после того, правда, как послужит трофеем во время празднества в честь подавления восстания, тогда как нам угрожает позорная смерть, ибо, будь уверен, если прощают вождю, то лишь для того, чтобы сильнее поразить его приверженцев. Сердара же тем более не пощадят за то, что он пренебрег амнистией королевы, дарованной ему по просьбе его семьи. Ах! Скажи только Нана: «Сердар, я принимаю в жертву твою жизнь, но не могу допустить, чтобы ты жертвовал своей честью. Иди и исполни то, что ты хотел, восстанови свое доброе имя, верни себе всеобщее уважение и любовь семьи, я здесь в безопасности, как при тебе, так и без тебя. Когда ты все это исполнишь и затем пожелаешь устроить мой побег, чтобы доставить меня в свободную страну, где потомку Великих Моголов не грозит никакое унижение, я буду счастлив, если ты именно меня обяжешь такой услугой»… Да! Скажи он это, как бы это было прекрасно, как достойно потомка двадцати царей, которые, продолжая спать в пыли веков, почувствовали бы, что последний их отпрыск далек от малодушия… Нет, он удостоил лишь благодарности людей, которые жертвуют своей честью и жизнью, чтобы гордость его не страдала и на гербе не было ни одного пятна… Так не будет же этого, Рама! Довольно! Я не хочу, чтобы истинный борец за независимость умер, обесчещенный этой куклой, которая играла в цари вместо того, чтобы с мечом в руке гнать англичан до самого океана и закончить начатое дело. Нет, этого не будет, потому что я, воин маратхского племени, т. е. чистой индусской расы, не обязан преклоняться перед этим мусульманином монгольской расы, предки которого еще за шестьсот лет до владычества англичан поработили мою страну. Этого не будет, потому что Сердар ошибается, восхищаясь героизмом принца, бессильного при встрече лицом к лицу с противником и не умеющего добиться успеха. Мы охраняем его, а он все время занят тем, что курит гуку на диване или спит. Да, в лице Нана-Сахиба Сердар чтит знамя независимости, тогда как только он сам может быть символом последней и останется навсегда надеждой и образцом чести для таких патриотов, как мы с тобой. Я не хочу поэтому, чтобы Сердар жертвовал для него собой и выходил с оружием в руках против полка, которым через месяц будет командовать его зять, а знамя нести племянник. Мы, Рама, должны спасти нашего друга помимо его воли, при этом так, чтобы он не подозревал ничего, ибо сам он не согласится на это.
— Я слушал, не перебивая тебя, Нариндра, — отвечал заклинатель, — и каждое твое слово совпадало с моими мыслями. Но к какому средству мы прибегаем, чтобы добиться своей цели? Ты знаешь характер Сердара и непоколебимость его убеждений.
— Я нашел это средство, Рама!
— Какое?
— Сам Нана-Сахиб должен содействовать нам, без него мы ничего не сделаем.
— Он никогда не согласится.
— Ошибаешься, Рама, — холодно отвечал Нариндра, — я решился на все, чтобы устранить непоправимое несчастье.
— Даже изменить Нана-Сахибу? — спросил заклинатель.
— Ты забываешь, Рама, что я королевского происхождения; я также потомок древних королей, последний представитель династии маратхов, которая царствовала в Декане и никогда не подчинялась могольским владыкам Дели. Сама Англия признала право моего отца на титул раджи, но я не хотел быть пенсионером англичан и войти в стадо навабов без королевства, которое украшает собой зал вице-короля Калькутты. Я никогда не склонял головы перед Нана-Сахибом и не связывал себя клятвой с его судьбой. Но не бойся, я не изменю ему, я хочу только принудить этого малодушного человека действовать, хотя бы раз в жизни, как подобает царственному лицу… И я хотел просить тебя сегодня же вечером присутствовать при нашем разговоре, в тот именно час, когда Сердар совершает свой обычный объезд вокруг озера… Мне будет необходимо твое присутствие, Рама!
— Хорошо, я пойду с тобой.
— Я хочу попросить тебя дать мне одно обещание.
— Какое?
— Что бы ты ни видел и ни слышал — не вмешивайся.
— Это так важно?
— Я хочу спасти Сердара.
— Даю тебе слово.
— А что ты хотел мне сказать?
— Мне ничего не остается, как удалиться, Нариндра, у нас с тобой одинаковые мысли. Как и ты, я считал, что Сердар губит себя навсегда, не принося никакой пользы нашему делу, которое так неумело защищал Нана-Сахиб; но напрасно я ломал себе голову. Я не находил выхода.
— До вечера! Если я не проснусь сам, так как с самого своего ухода из Бомбея я ни минуты не отдыхал, то дай мне знать, едва только Сердар выйдет.
— Хорошо… Да хранит твой сон Индра, твой покровитель, и да пошлет он тебе во сне счастливое предзнаменование.
VI
ТОТ ЧАС, КОГДА СЕРДАР ОТПРАВЛЯЛСЯ на обычный осмотр озера, — мера предосторожности, которой он никогда не пренебрегал, — он послал предупредить Барнета и Барбассона, чтобы они готовились сопровождать его. Еще накануне он пришел к убеждению, что на шлюпке недостаточно иметь двух человек, из которых одному приходится следить за машиной, а другому управлять рулем, а потому в случае какой-либо тревоги ему с одним спутником трудно располагать свободой действий.
Он был печальнее и мрачнее обыкновенного. Увлеченный великодушным порывом, он дал утром клятву, что не покинет Нана-Сахиба, пока не водворит его в безопасном месте. Он не сожалел об этом, потому что приписывал неосторожности своих родных новые меры, принятые вице-королем, чтобы завладеть изгнанником; он не мог только побороть горьких душевных мук, исполняя то, что считал своим долгом. Он не скрывал от себя, что погубил планы своего счастья, которые он составлял в течение стольких месяцев, видя в будущем свое восстановленное честное имя, свой собственный очаг, любовь близких, счастливую жизнь, наконец… свою сестру, которая спешила в Индию, чтобы обнять его. Она с большим огорчением узнает, что он вопреки ее призыву продолжает безрассудную борьбу, сделавшуюся преступной после амнистии правительства, которое поступило в этом случае очень умно, выказав себя великодушным. Каково же будет горе этой дорогой сестры, когда она увидит, что он остался глух к голосу сердца и рассудка? А между тем не исполнил он разве своего долга, приготовив это убежище в Нухурмуре, куда он привез принца после побега, и неужели он до конца своей жизни должен находиться в зависимости от капризов изгнанника? Эти мысли теснились в его голове и мучили его. Увы, еще накануне он был свободен… Свободен ехать, куда хочет, и Нана только одного просил у него: отыскать какой-нибудь отдаленный остров и свезти его туда на «Диане», но позже… Увлеченный своей рыцарской натурой, он связал себя клятвой, которая не позволяла ему даже встретить свою сестру, потому что для этого он должен был выказать покорность… Обезоружить себя… А он не мог этого сделать.
Но ведь в таком подчинении нет ничего бесчестного… Когда борьба кончена, когда нет армии, нет регулярных войск, закон победителя есть закон страны… А когда не сражаются, особенно за свою страну, это дает право обращаться с тобой, как с разбойником с большой дороги… Жизнь Нана-Сахиба в полной безопасности, его одного пощадят, а остальных повесят… Не безумие ли это, безумие, которого никто не поймет, упорствовать и не сложить оружия?
Странно, что Сердар пришел мало-помалу к тому же рассуждению, какое Нариндра изложил Раме, но у логики есть свои несокрушимые законы. Нана отказался сдаться, пусть так, это его дело, и пока борьба продолжалась на обычных условиях, честь требовала оставаться ему верным; но с того дня, как англичане объявили, что они не лишат жизни вождя восстания, а повесят всех, кто не сложит оружия, было низостью со стороны Нана держать при себе горстку верных ему людей, которые из-за этого должны были кончить свою жизнь на веревке, тогда как он, по словам Нариндры, рисковал только тем, что становился пенсионером Англии.
Сердар, конечно, не доходил до таких крайних заключений, чувство чести было у него слишком сильно, чтобы рассуждать таким образом, но в глубине души он понимал, сам не признаваясь себе в этом, что на месте Нана не поступил бы таким, по выражению Нариндры, эгоистичным образом. Долго прогуливался он по долине, предаваясь мучительным думам, но в конце концов, как и всегда, переборол себя и свои бесполезные сожаления.
— Жребий брошен, — сказал он, — слишком поздно; я поклялся и сдержу свою клятву.