Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
День тянется, а жизнь летит
Первоначально в десятом томе планировалось разместить статью доктора филологических наук, профессора Кубанского государственного университета Ю. М. Павлова о творчестве Вацлава Михальского. Ю. М. Павлов занимается изучением современной русской литературы, его перу принадлежит несколько монографий, опубликованных в московских издательствах. В процессе работы над статьей у Юрия Михайловича постоянно возникали вопросы к автору, которые он присылал Вацлаву Вацлавовичу по электронной почте. В результате этой импровизированной беседы, ставшей возможной на расстоянии благодаря сети интернет и электронной почте, возник этот текст, жанр которого Ю. М. Павлов назвал статьей с элементами
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Вацлав Вацлавович, наш разговор посвящен выходу в свет Вашего десятитомного собрания сочинений. А начать его я хочу с первой Вашей книги, изданной в 1963 году в Махачкале и теперь помещенной Вами в 10-м томе.
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Юрий Михайлович, наверное, это правильно, тем более что я вспомнил о ней не без Вашей подсказки. Вы спросили: «А где почитать самые первые Ваши опыты?» И тогда я разыскал мою первую книгу, которая называлась «Рассказы». Через полвека после публикации моих первых рассказов я бегло перечитал эту тоненькую книжечку и подумал, что ее вполне можно поставить в десятый том, как бы в приложение, для досужего любопытства. У Вас много вопросов?
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Много. Но их можно сократить, если нужно.
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Давайте Ваши вопросы с элементами статьи, а сократить Вы всегда успеете. Для удобства давайте называть шесть романов о Марии и Александре Мерзловских «Весной в Карфагене», по названию первого романа.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Хорошо. Воля автора – это его святое право. Будем называть Вашу эпопею «Весной в Карфагене». А теперь я хочу начать сначала…
В центре многих ранних рассказов Вацлава Михальского – трагедия ребенка, оставшегося без родителей или одного из родителей, чаще всего – отца. Первый же рассказ «Семечки» о судьбе мальчика, отец которого погиб во время Великой Отечественной войны. Ребенок из рассказа «Бимбом» отца не помнит и помнить не может: отец Сашки погиб в аварии за три дня до рождения сына. Понятно, что толчком к написанию этих рассказов была трагедия миллионов соотечественников Вацлава Михальского и его личная трагедия. Отцы Василия Белова, Виктора Лихоносова, Юрия Кузнецова и других писателей погибли на войне. Отцы Василия Шукшина, Владимира Максимова, Александра Вампилова, Леонида Бородина, Вацлава Михальского уничтожены как политические заключенные, хотя к политике никакого отношения не имели.
…Вацлав Вацлавович, что ощущал в детстве и юности сын репрессированного отца и какой след эта трагедия оставила в Вашем мироотношении и творчестве?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. В моей кавказской повести «Адам – первый человек» есть довольно подробный ответ на этот вопрос. Когда я был маленьким, от меня скрывали факт ареста моего отца. Мама говорила, что он пропал без вести на войне. Сотням тысяч детей в СССР говорили их мамы о репрессированных отцах нечто подобное. Так что для меня, в моей душе, мой отец как бы и пропал на войне и пропал в лагере одновременно. Так что я, можно сказать, равно принадлежу и к одному, и к другому ряду перечисленных Вами литераторов. Наши матери прикрывали нас от жестокой правды, берегли наши неокрепшие души – и это была святая ложь во спасение. Несмотря ни на какие тяготы и невзгоды жизни, наши матери, наши деды и бабушки растили нас в любви, а не в ненависти.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Сыновние чувства в разной концентрации присутствуют в большинстве произведений автора, начиная
Герой этого произведения детдомовец, круглый сирота, детство и молодость которого определяет одно желание – увидеть лицо своей матери хотя бы во сне. Но даже это не удается сделать герою.
Критерием матери оценивают других людей, женщин в том числе, герои многих произведений Вацлава Михальского. Например, как высшая похвала Катеньке (героине одноименной повести) звучат слова смертельно раненного солдата: «Вы, как моя мама». Или подросток кадет Алексей из романа «Весна в Карфагене» перед смертью зовет маму.
Мне Ваше отношение к матери очень понятно и близко. Я потерял свою мать в 37 лет. С ее уходом отвалилась, отмерла большая часть моего «я», и с этих пор я уже не был никогда по-настоящему счастлив. Я, как и герой рубцовской «Осени», всегда помню – даже в моменты высшей беспричинной радости – о «зимней», смертной стороне жизни.
Итак, не вызывает сомнений культ матери в жизни и прозе Вацлава Михальского.
Какое место занимала и занимает Ваша мама Зинаида Степановна в Вашей жизни?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Какое место в моей жизни занимала и занимает моя мама Зинаида Степановна?
Вроде бы вопрос простой, но я, можно сказать, в растерянности. Моя мама выше всяких мест, даже самого первого из первых… Моя мама и мой дед Адам всегда стояли и стоят в моей душе отдельно от всего остального мира, от всех моих близких, знакомых и незнакомых.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Мария Мерзловская, услышав нелестную оценку «Мадам Бовари» из уст почтенного профессора Пражского университета, думает: «Какая у него глухая душа!» И далее следуют мысли разной направленности: «Неужели мужчины совсем неспособны понимать женщин? Но Флобер-то ведь мужчина? И Толстой, и Чехов, и Пушкин? А они ведь все понимали, да еще как! Неужели среди мужчин это удел только избранных?».
Как Вы ответите на эти вопросы героини? И к какой категории мужчин отнесете себя? И кого из писателей, знатоков женской души, Вы можете назвать?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Одно из племен Индии говорит на двух языках: «мужском» и «женском». И это правда, прежде чем делиться на бедных и богатых, здоровых и больных, красивых и не очень, добрых и злых – прежде всего люди делятся на мужчин и женщин. Конечно, и у тех, и у других одни и те же общечеловеческие ценности, но… мировоззрение чуть-чуть разное. Кто-то сказал: «Искусство – это и есть чуть-чуть». Да, «чуть-чуть» – это не шутки и в искусстве, и в жизни: нос прямо – красавица, а чуть-чуть в сторону – и увы…
К какой категории мужчин я отношу себя?
Никогда об этом не задумывался, но, наверное, я чуть-чуть понимаю «женский» язык и даже чуть-чуть могу говорить на нем.
Лев Николаевич Толстой считал самым пленительным женским образом в русской литературе Оленьку Племянникову – героиню чеховского рассказа «Душечка». Так что мой ответ на Ваш вопрос о классиках: Антон Павлович Чехов. Да, именно Чехов, и не только потому, что он был дипломированный врач «по женским и детским болезням», а и потому, что он хорошо знал «женский язык», свободно владел им и понимал женский мир не поверхностно, не как потребитель.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Героини разных произведений писателя невольно заставляют вспомнить слова И. С. Тургенева, прочитавшего толстовского «Холстомера»: «Лев Николаевич, теперь я вполне убежден, что вы были лошадью!». Переиначив это высказывание, можно предположить, что Вацлав Михальский в прошлой жизни был женщиной. Игорь Шкляревский во многом прав, утверждая, что после Льва Толстого никто не писал о женщинах с такой пронзительной ясностью, как Вацлав Михальский.
Вацлав Вацлавович, откуда у Вас это редчайшее чувство женщины? Неужели все дело в том, что Вы были воспитаны четырьмя бабушками, о чем с огромной теплотой и любовью рассказали в повести «Адам – первый человек»?