Том 10. Мертвое озеро
Шрифт:
То был миниатюрный портрет Тавровского в самом цветущем его возрасте.
Люба пошатнулась и села на стул.
— Вы видите, у меня такой же. Он был подарен с клятвами, что оригинал будет вечно принадлежать мне; но в моих руках осталось одно его изображение. Видите, как смешно доверять чему-нибудь и кому бы то ни было.
— Пойдем, пойдем отсюда! дай ей успокоиться! — говорил в волнении Остроухов, с ужасом глядя на Любу и дергая за платье Любскую, которая продолжала:
— Я с вами буду говорить коротко
— Перестань! разве я тебя затем привел, чтоб ты оскорбляла ее? — в негодовании сказал Остроухов, кинувшись между Любой и Любской.
Последняя, выходя из своей важной, гордой роли, сказала:
— Ты с ума сошел! разве я не могла без тебя прийти?.. да я еще дождусь его здесь!
Люба слабо вскрикнула и, закрыв лицо, припала к столу.
— Иди, иди сейчас же отсюда! — почти шепотом, но грозно сказал Остроухов и в отчаянии продолжал, хватая себя за голову: — Пусть будет проклят тот час, когда я вздумал вмешиваться в это дело! Но кто же мог ожидать, что из тебя вышло! Я думал, что ты всё та же! — Остроухов с отвращением отвернулся от Любской и, почти плача, продолжал, не смея поднять глаз на Любу: — Это не она! нет, это не та женщина, для которой я скакал дни и ночи, не ел, не пил. Я сам отказываюсь от нее! — И Остроухов заплакал, как ребенок, бормоча:- Федя! Федя! ты хорошо сделал, что умер!
Любская ходила скорыми шагами по комнате; ее руки судорожно сжимались; она то пожимала плечами, то злобно глядела на Любу и Остроухова, который вдруг выпрямился и, повелительно указав ей на дверь, сказал грозно:
— Сейчас же оставь ее!! Ты знаешь меня очень хорошо! и если не хочешь истории, беги скорее!
Любская стиснула зубы и, грозя Остроухову, в гневе отвечала:
— Ты у меня поплатишься за эту выходку! — и язвительно прибавила: — Вы, кажется, вздумали разыграть роль защитника, надеясь, может быть, что вам заплатят за нее… ха-ха-ха!
— А ты роль леди Макбет начинаешь осуществлять в жизни, и только недостает кровью запятнать руки, — отвечал Остроухов, прибегая в своем возражении к театральным воспоминаниям. — Сердце, кажется, у тебя давно запятнано.
Остроухов выходил из себя и был страшен.
— Хорошо!.. я уйду, — задыхаясь, отвечала Любская и, обращаясь к Любе, прибавила грозно:- Но знайте, избранная из всех смертных, чтоб быть подругой самого развратного и безжалостного человека, я решусь на страшные вещи, но не допущу его быть ничьим мужем!
С этими словами Любская быстро вышла из комнаты. Остроухов кинулся за ней и захлопнул дверь, а сам остался на пороге, повесив голову, как преступник, ожидающий
Люба, казалось, ничего не видала. С минуту она оставалась всё в той же позе; но вдруг рыдания ее наполнили комнату.
Остроухов тоже тихо всхлипывал, бормоча жалобно:
— Простите, простите… Я, я всему виноват!
Люба пугливо отерла слезы и отчаянным голосом сказала:
— Чем же? я благодарю вас: вы раскрыли мне жизнь человека…
— О, не верьте, не верьте озлобленной женщине… нет! это не женщина, а фурия какая-то… Господи! если бы вы ее видели несколько лет тому назад, о, вы приняли бы в ней участие!.. Ради бога, выходите скорее замуж. Вы его любите… и где вы найдете мужчину без каких-нибудь проступков?.. Простите, простите меня!
И Остроухов весь дрожал и, казалось, готовился упасть к ногам Любы, которая кротко сказала:
— Я на вас не сержусь: вы любили ее…
— Как дочь! — подхватил Остроухов.
— Значит, вы ни в чем не виноваты.
— О, вы добрая!.. да, вы женщина, вы еще не испорчены, как она! Я скажу вам откровенно, я ехал сюда, чтоб расстроить вашу свадьбу; а теперь, теперь! — И Остроухов тоскливо рванул себя за поношенный черный фрак и печально продолжал: — Я готов отдать свою жизнь, хотя трудно, чтоб она что-нибудь стоила, — прибавил он иронически, — лишь бы успокоить вас и всё уладить… Прощайте! не думайте обо мне того, что недавно сказала безумная, испорченная женщина, будто я вступался за вас из… Ну да кто ей станет верить!.. Нет, вся вина моя в том, что я не износил вместе с своей наружностью привязанности и горячности к людям, которых я люблю. Но… я ее более не увижу!! Прощайте и простите великодушно старому и из ума выжившему ярмарочному актеру…
И Остроухов, почтительно поклонясь, печально вышел из комнаты.
Собирая свои растерянные мысли, Люба походила на женщину, упавшую с большой высоты и едва очнувшуюся, голова которой не пришла в порядок от сильного сотрясения.
Почти в то же самое время и Тавровский имел визит; но разница в том, что он вовсе не был потрясен.
Когда он сидел у себя в кабинете, Зина тихо вошла к нему, с потупленными глазами, и, как бы сконфуженная своей смелостью, робко сказала:
— Я, может быть, вас беспокою?
— Очень приятно! не угодно ли? — отвечал Тавровский, подавая ей стул.
Зина села и как бы задумалась.
Тавровский, смотря на нее, шутливым тоном спросил (впрочем, он всегда этим тоном говорил с ней):
— Вы о чем-то мечтаете?
— Да! я думала о своем положении — как ужасно быть одной, не иметь никого, кто бы принял участие, защитил… — печально отвечала Зина.
— Помилуйте! да вы мне кажетесь окруженною двадцатью опытными маменьками, тетушками и прабабушками, которые наперерыв дают вам советы, как вести себя и обработывать ваши дела.