Том 10. Повести и рассказы 1881-1883

Тургенев Иван Сергеевич

Ich sah des Ruhmes sch"onste Kr"anze Auf der Gemeinen Stirn entweiht.

Это — стихи 65–66 из стихотворения Шиллера «Идеалы» (Die Ideale, 1795), записанные, очевидно, по памяти, с небольшим изменением (у Шиллера не «sch"onste», а «heil’ge» Kr"anze): «Я видел священные венки славы, Оскверненные на презренных лбах» (Gedichte von Schiller. Stuttgart, 1867, S. 154). В широко известном у нас вольном переводе «Идеалов» Жуковского (под заглавием «Мечты», 1812) приведенные стихи звучат так:

Я зрел, как дерзкою рукою Презренный славу похищал.

В беловом автографе цитата из Шиллера исчезла — возможно, потому, что Тургенев уже напоминал эти стихи по другому, вполне конкретному поводу в письмах к друзьям и опасался, как бы они не стали своего рода ключом к истолкованию «Двух четверостиший».

В письме к Я. П. Полонскому из Парижа от 11 (23) январи 1878 г. Тургенев

делился с ним впечатлениями о тех откликах, которые смерть Некрасова вызвала в русской печати. «Ты знаешь мое мнение о Некрасове; и потому говорить о нем не стану. Пускай молодежь носится с ним. Оно даже полезно, так как, в конце концов, те струны, которые его поэзия <…> заставляет звенеть, — струны хорошие. Но когда г. Скабичевский, обращаясь к той же молодежи, говорит ей, что она права, ставя Некрасова вышеПушкина и Лермонтова, — и говорит это, „не обинуясь“, я с трудом удерживаю негодование, и только повторяю стихи Шиллера» (см. выше) [170] .

170

Статья Л. Скабичевского, возмутившая Тургенева, была озаглавлена «Несколько слов о том, выше ли Некрасов своих предшественников и чем именно» и напечатана в «Биржевых ведомостях» от 27 января 1878, № 27. Ср. об этом в «Дневнике писателя» Достоевского (1877, № 12).

Тургенев следил за откликами на эту статью, вырабатывая вместе с тем и собственную оценку деятельности Некрасова, с которым он виделся незадолго до его смерти (см. далее: «Последнее свидание»). Было бы, разумеется, неправильно видеть прямое отражение указанных выше событий в «Двух четверостишиях». Однако можно предположить, что именно в начале 1878 года, когда Тургенев приступил к переработке своего стихотворения в прозе, два «цивилизатора» превратились в двух поэтов, и в сознании писателя возникла новая формула, определившая смысл данного отрывка словами «седовласого старца», обращенными к «бедному поэту» Юнию: «Ты сказал свое — да не вовремя; а тот не свое сказал — да вовремя. Следовательно, он прав — а тебе остаются утешения собственной твоей совести» [171] .

171

Ср. известные Тургеневу столкновения разъяренной толпы с поэтом Цинной в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» («…„Рвите его на клочки за плохие стихи“, — ревела толпа…»), изменчивость настроения римской толпы в отношении поэта Торквато Тассо в одноименной драматической фантазии (1833) Н. В. Кукольника, имевшей шумный успех, и т. п.

Воробей ^*

В черновом автографе было другое заглавие: «Герой» и другая дата. «Апрель — май 1878». И в черновом и в беловом автографах Тургенев тщательно стилистически правил текст.

По записи Д. П. Маковицкого от 27 декабря 1904 г. Л. Н. Толстой был озабочен получением у Глазунова, издателя сочинений Тургенева, для воскресного «Круга чтения» двух стихотворений в прозе, особенно понравившихся ему, «Воробей» и «Морское плавание», которые и были напечатаны в этом издании ( Лит Насл,т. 90, кн. 1, с. 114 и 489). Н. Невзоров утверждал, что строки стихотворения: «Только ею — движется жизнь» напоминают ему «Чем люди живы» Толстого (см.: НевзоровН. И. С. Тургенев и его последние произведения: «Стихотворения в прозе» и «Клара Милич». Казань, 1883, с. 10).

Черепа ^*

Историю создания «Черепов» проясняют воспоминания Н. А. Островской: «Вот еще какая болезнь у меня была, — рассказывал Тургенев Островской, — целые месяцы преследовали меня эти скелеты; как сейчас помню, это было в Лондоне, — пришел я в гости к одному пастору. Сижу я с ним и с его семейством за круглым столом, разговариваю, а между тем мне всё кажется, что у них через кожу, через мясо, вижу кости, череп… Мучительное эти было состояние. Потом прошло…» ( Т сб (Пиксанов),с. 78). Основу болезненных представлений, в свою очередь, составили, впечатления от произведений литературы и искусства, не один раз пережитые Тургеневым. Не останавливаясь на традиционных от средних веков «плясках смерти», изображение которых Тургенев многократно видел на картинах и гравюрах, укажем лишь несколько произведений русской литературы, в которых встречается тот же мотив и которые он мог удерживать в своей памяти. Среди стихотворений декабриста А. И. Одоевского есть стихотворение «Бал», впервые напечатанное в альманахе «„Северные цветы“ на 1831 год» и содержащее, между прочим, такие строки:

Свет меркнул… Весь огромный зал Был полон остовов… Четами Сплетясь, толпясь, друг друга мча, Обнявшись желтыми костями, Кружася, по полу стуча, Они зал быстро облетали. Лиц прелесть, станов красота С костей их — все покровы спали; Одно осталось: их уста, Как прежде, всё еще смеялись, Но одинаков был у всех Широких уст безгласный

смех…

Тот же мотив обработан в рассказе В. Ф. Одоевского «Бал», напечатанном в альманахе «Новоселье» (1833) и вошедшем потом в цикл «Русские ночи» (1844): «Свечи нагорели и меркнут в удушливом паре. Если сквозь колеблющийся туман всмотреться в толпу, то иногда кажется, что пляшут не люди… в быстром движении с них слетает одежда, волосы, тело… и пляшут скелеты, постукивая друг о друга костями…» В популярных в России «Записках доктора» Гаррисона содержится рассказ «Сон» (СПб., 1835. Т. 6, с. 139–214), героиня которого видит во сне, что она танцует на балу с молодым человеком, который не дает ей отдохнуть. «Наконец, — рассказывает она, — совершенно выбившись на сил, я подняла на него умоляющий взор, и вдруг мне показалось, что глаза его становятся глубже и глубже, щеки бледнеют, губы страшно и отвратительно морщатся, и я очутилась в объятиях скелета». Повествователь объясняет этот сон воспоминанием о «танце смерти» — фреске в подземелье Дублинской церкви. В IX «Ямбе» О. Барбье (в переводе А. Подолинского — Литературная газета, 1841, № 41) читаем:

В объятья жаркие бросаешься напрасно, Напрасный поцелуй в устах ее горит; Сквозь нежный знойный пух атласистых ланит, Который негою румянится и млеет, Кость мертвой головы предательски белеет…

Тот же мотив встречается в «Атта Троле» Г. Гейне (гл. 21) и во многих других произведениях русских и западноевропейских писателей.

В рукописях заглавие данного стихотворения — «Черепья». На необычность этого написания обратил внимание М. М. Стасюлевич, и в письме к нему от 14 (26) октября 1882 г. Тургенев поспешил исправить случайно проскользнувший в текст диалектизм: «… чере пьявместо чере па — орловское словцо. У нас говорят: воро нья, вместо вор оныи т. д. — конечно, надо черепа». Несмотря на это в первопечатном тексте «Вестника Европы» было напечатано: «Черепья».

Чернорабочий и белоручка (разговор) ^*

В этом диалоге, озаглавленном в перечне («Сюжеты») белового автографа (с. 448) «Белоручка и Чернорабочий», обозначение «чернорабочий» возникло первоначально по контрасту со словом «белоручка» и имеет в виду обобщенного представителя «физического труда» (а не труда тяжелого или неприятного), противопоставленного представителю труда «умственного», т. е. к физической работе непривычного. Не случайно, по-видимому, во всех автографах Тургенев писал Чернорабочий и Белоручка с большой буквы, подразумевая, что образы эти — типические. Строку 28 он в рукописях писал: «Один год спустя» и «Год спустя». Стихотворение написано приблизительно в то же время, что и «Порог». Тургенев одновременно показывал оба этих стихотворения (еще до их непечатания) П. Л. Лаврову и другим представителям русской эмиграции в Париже (см.: Революционеры-семидесятники,с. 74). То, что пропагандистское слово революционеров не всегда правильно доходило до народных масс, видно из собственных признаний агитаторов. Так, например, С. М. Кравчинский писал Вере Засулич: «Народ тоже живет своей умственной жизнью. В нем тоже происходят свои умственные движения. Какой-нибудь отставной солдат, баба еле грамотная увлекает за собою толпы, проповедуя белиберду, от которой ему (народу), в сущности, ни тепло ни холодно. Мы же, представители самых жизненных процессов, мы проходим непонятые, неуслышанные» (Красный архив, 1926, т. 19, с. 196). Ср. рассказ Нежданова Марианне о своей пропагандистской деятельности (гл. XXIX «Нови», наст. изд., т. 9, с. 322–323).

Первый французский перевод «Чернорабочего и Белоручки» напечатал (под заглавпем «L’homme de peine et l’homme aux mains blanches») И. Павловский в своих «Воспоминаниях о Тургеневе» (Souvenirs sur Tourgu'eneff. Paris, 1887, p. 244–245).

Роза ^*

В черновом автографе это стихотворение называлось «Роза в грязи», в перечне («Сюжеты») беловой рукописи — «Роза (павшая в грязь)», Среди многочисленных исправлений стилистического характера Тургенев в черновом автографе сделал много перемен, связанных с тем, что сначала это событие происходило летом, в жаркий вечер июня, а потом писатель перенес его ближе к осени, на август, что больше подходило и к настроению всего рассказа.

Памяти Ю.П. Вревской ^*

Заглавие данного стихотворения в рукописях Тургенева несколько раз менялось: Тургенев пробовал различные варианты сокращения имени женщины, памяти которой оно было посвящено. В черновом автографе было «Б. Ю. П. В.»; в перечне «Сюжеты» — «Памяти Ю. В.». В рукописи, приготовленной для набора, он остановился на сокращенном заглавии: «Памяти Ю. П. В.». П. В. Анненков в письме с отзывом о «Стихотворениях» советовал Тургеневу: «Почему бы, кажется, не привести имени Вревской целиком? Ведь это трогательная надгробная надпись — кого может привести она в соблазн?» После этого Тургенев писал М. М. Стасюлевичу 4 (16) октября 1882 г.: «Анненков также полагает, что можно пропечатать полное имя Ю. П. Вревской. Однако я с этим не вполне согласен. — Как Вы?» В корректуре сам Тургенев всё же раскрыл инициалы, хотя в «Вестнике Европы» почему-то появилось компромиссное заглавие — «Памяти Ю. П. В-вской»: по-видимому, Стасюлевич признал раскрытие их еще несвоевременным.