Том 10. Рассказы и повести
Шрифт:
И он еще больше жалел мать и словно бы еще сильнее почувствовал ужас ее смерти и то, что никогда больше не увидит ее, не услышит ее голоса, и ласковая ее рука не пригладит его головы…
— О господи! — вырвалось из груди мальчика тихое восклицание тоски и словно бы упрека. Маркушка отвернулся к морю, и плечи его вздрагивали, и слезы невольно текли из его глаз…
Бугай услыхал эти слезы и в первое мгновение подумал, что Маркушка испугался его слов о том, что придется умирать, ежели придет француз.
И старый яличник сказал:
— А ты не бойся, Маркушка… Тебя не убьют со стуцера.
Маркушка повернул голову и, обливаясь слезами, решительно проговорил прерывистым, вздрагивающим и словно бы обиженным голосом:
— Я, дя-де-нька, не бо-юсь… Не уй-ду! Я с ва-ми!.. И вы мне ру-жье дай-те… Я францу-за за-стре-лю!.. А мамку жал-ко!..
И слезы еще сильнее полились из глаз Маркушки, оставляя грязные следы на его не особенно чистом лице.
— Ишь ты… вояка какой! А мальчикам ружья не полагается… Прежде войди в возраст… Тогда дадут. Ты у меня, Маркушка, молодца во всей форме… Не впадай в отчаянность насчет мамки, братец ты мой! И Павел Степаныч заметил, какой ты молодца. Может, мамке и лучше на том свете…
«Ишь ты бедняга-сирота!..» — подумал старый яличник.
И ласково прибавил:
— Не бойсь, бог твою мамку не обидит… Она была хорошая матроска.
— В рай назначит? — осведомился Маркушка, озабоченный, чтобы мать была там.
— Беспременно в рай! — убедительно и серьезно промолвил Бугай.
— А ведь там, дяденька, хорошо?
— Чего лучше!.. Однако отваливаем!
Через минуту шлюпка направилась на Северную сторону.
Старик и мальчик молчали. И оба были тоскливы.
После коротких южных сумерек быстро стемнело.
Бугай со своим рулевым сделал еще два рейса с ранеными. В десятом часу старик уж так устал, что нанял за себя гребца и велел перевозить раненую «крупу», а денег не просить.
— А мы с тобой, Маркушка, пойдем спать! — сказал Бугай.
Но вместо того чтобы подняться прямо в гору, в слободку, они пошли по Большой улице.
На улице часто встречались раненые солдаты. Проезжали верхами куда-то офицеры и казаки. Дома все были освещены; из открытых окон доносились тихие разговоры, и лица у дам были испуганные. Мужчин почти не было.
Бугай и Маркушка не повернули и у дома командира порта. Они увидали большое общество дам на балконе за чаем. Свечи освещали встревоженные лица.
— Не успели наутек! — прошептал Бугай.
— А что с ими будет? — спросил Маркушка.
— Спрячутся по подвалам…
— А самого губернатора?
— В плен возьмут — вот что!
Они подходили к Театральной площади, вблизи бульвара, в конце которого был четвертый бастион.
Среди темноты видны были костры на площади, и там стояли и сидели матросы. Ружья их стояли в козлах… Моряки-офицеры ходили взад и вперед…
— Дай только тревогу, что француз идет на Севастополь, небось мы его примем! — проговорил Бугай, стараясь подбодрить себя и разогнать мрачные мысли. — Вон и Павел Степаныч… Везде поспевает…
Нахимов только что приехал. Он приказал не строить войска, слез с лошади и, сопровождаемый несколькими старшими моряками, обходил матросов.
И среди этой горсти, готовой не пустить целую армию, не было паники. Нахимов так спокойно говорил и шутил, что, казалось, никто не думал о неминуемой смерти.
Бугай и Маркушка пошли наверх, в слободку, и скоро вошли в хибарку, как звал старый яличник свою маленькую комнату в одной из хат матросской слободки…
Бугай зажег свечку, устроил Маркушке на полу постель, дал ему одеяло и подушку и сказал:
— Давай спать, Маркушка!
Маркушка через минуту уже крепко спал.
А Бугай разделся, помолился перед образом, стоявшим в переднем углу его необыкновенно чистой и аккуратно прибранной комнатки, и лег на свою узенькую койку…
Но долго еще заснуть не мог и несколько раз подходил к раскрытому окну, взглядывал в темноту ночи и прислушивался.
Поздно вечером Корнилов вернулся в Севастополь от Меншикова, который остановился на реке Каче. По словам историка Крымской войны [10] , «Корнилов прежде всего распорядился о размещении по госпиталям и лазаретам раненых, прибывающих с поля сражения. На северной стороне рейда ожидали их шлюпки для переправы через бухту, а на пристанях южного берега стояли люди с носилками. Вся дорога вплоть до госпиталя и казарм, назначенных для приема раненых, была освещена факелами. И всю ночь тянулись по ней мрачные тени, говорившие о наших потерях».
10
Некоторые исторические данные взяты мною из «Истории Крымской войны и обороны Севастополя» Н. Ф. Дубровина. (Примеч. автора.)
И всю ночь в Севастополе шла работа.
Тысяча двести человек рабочих, матросов и добровольцев усиленно укрепляли, под руководством Тотлебена * , северное укрепление на Северной стороне, которое должно было защищать город, если бы сюда бросился неприятель… А встретить нападение шестидесятитысячной армии приходилось всего десяти тысячам матросов и солдат.
Корнилов знал, что эта защита — верная смерть, но решил умереть. Он взял на себя оборону Северной стороны, а Нахимов с тремя тысячами матросов должен был защищать самый город.
Работали всю ночь и на оборонительной линии.
Как только союзники высадились и Меншиков ушел с армией на позицию к Альме, адмирал Корнилов стал распорядителем защиты. И новые батареи и укрепления повсюду, откуда можно было ждать неприятеля, вырастали благодаря Тотлебену словно бы чудом в несколько дней.
В городе кипела необыкновенная деятельность все дни и ночи.
Работы в порту были прекращены; мастеровые и арестанты принялись за постройку укреплений.
Все рабочие, какие только были под рукою, писаря, вахтера, музыканты, певчие были назначены на работу, но всех их было не более восьмисот человек. Жители города сами спешили туда, где строились укрепления и устраивались преграды неприятелю.