Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917
Шрифт:
Кроме этих двух, в палате жили ещё четверо безносых людей, ожидая, когда им сделают ринопластические носы; трое из них ходили с перевязками поперёк лица, а у одного над ямой, где был нос, уже торчали стропила из золотой проволоки. Все они были здоровые ребята и казались Макару похожими друг на друга, точно братья; они играли в карты, пили водку, заедая её сухим чаем; по ночам, лёжа на койках, спокойные, точно свиньи, они говорили о женщинах, сообщая друг другу чудовищные анекдоты, и хихикали,
На другую же ночь, после того как он пришёл в себя, Макар сказал им невежливо:
— Эй, вы, господа, перестаньте говорить пакости…
Он ждал, что безносые станут спорить, ругаться, но они покорно замолчали, и это очень удивило его. А утром все четверо один за другим подошли к его койке и стали удивительно глупо и скучно издеваться над ним, говоря однообразно гнусавыми голосами и однообразно хихикая:
— Ты что же, сударь, ты зачем же выздоравливаешь, ась?
— Решимшись на смерть, а теперь попятно?
— Р-ретир-руешься, младой чавэк, э?
— Поелику — что начато, то должно быть и кончено…
Сначала Макар рассердился, стал ругаться — это их обрадовало до того, что один, упёршись руками в колени, согнулся и в яростном возбуждении стал травить его, как собаку: сжал зубы, покраснел весь и, шлёпая губами, зашипел:
— Взы-ы, взы…
А товарищи посильно помогали ему.
Это вызвало у Макара какое-то тупое изумление: он смотрел на них и всё более убеждался, что все четверо, несмотря на разные лица, странно похожи друг на друга.
— Что вы делаете? — спросил он.
Один из них, более лысый, чем другие, поглядел на него, прищурив слезящиеся, красные глаза, и сказал товарищам:
— Ну его, идёмте… Конечно — сумасшедший…
И все ушли в коридор, причём в двери один обернулся, чтобы показать Макару толстый сизый язык.
После Макар узнал, что двое из них — чиновники, один — офицер, а четвёртый — псаломщик, и почему-то почувствовал к этим людям брезгливую жалость.
Кроме этих, было ещё трое оперативных, но они, не вставая с коек, только стонали.
Одна из сиделок уже замучена работой до озлобления; серая, длинная, точно ящерица, она бегом металась между коек, всовывая термометры, пичкая лекарствами, дышала порывисто, шипя и булькая, из её рук ничего не хотелось принимать; другая, с больными ногами и отёчным лицом, вздыхала, охала, жаловалась на усталость, её жалобы, никого не трогая, всем мешали, всех раздражали.
Макару было стыдно видеть себя среди этих изломанных, ненужных людей, он испытывал непобедимое чувство брезгливости к ним, всё вокруг казалось ему липким, пропитанным заразою, угрожающим уродством.
Жёлтые, окрашенные масляной краской блестящие стены с высокими окнами куда-то
Он первый раз видел людей, которые, рассказывая о своих болезнях, точно гордятся ими и, суеверно боясь смерти, относятся к жизни как-то особенно: недоверчиво, подозрительно и фальшиво; казалось, что они нарочно смотрят вкось, в сторону, стараясь не замечать того, что им не выгодно, не нравится и не понятно.
…С наивной горячностью юности он пробовал говорить с ними о чём-то важном и видел, что это их удивляет больше, чем удивляло мастеровых, рабочих, мужиков, — эти люди отмахивались от живых вопросов, как от пчёл, забывая о мёде и только боясь, как бы не ужалила пчела.
Но тяжелее всех и всего — учитель: этот человек жил как будто на параде, словно за ним целый день неотступно следили чьи-то строгие глаза, а он знал это и в почтительном вниманьи к ним действовал с точностью маятника.
Он просыпался аккуратно в половине восьмого, ежедневно одними и теми же движениями вставал, одевался, оправлял койку, в четыре шага доходил до двери, определённое количество времени тратил на умывание, возвращаясь, садился на табурет и, взяв со столика часы, говорил Макару:
— Вчера с чаем опоздали на одиннадцать минут — посмотрим, как сегодня…
А после чая, ежеминутно дотрагиваясь до опухшей, багровой щеки, прищурив воспалённый глаз, глухо тянул:
— Да, молодой человек, вот так-то я говорю: нужно уметь хотеть только того, что доступно и по силам, и нужно уметь сдерживать себя от бесполезной траты сил, коих нам дано не много…
И в продолжение часа он бесчисленно ставил рядом друг с другом все одни и те же глаголы: уметь, сдерживать, хотеть, сокращать…
Однажды он вполголоса, намекающим тоном сказал Макару, сидя на его койке:
— Мой приятель, человек твёрдой воли, влюбился в девицу, его недостойную, хотя из богатой и очень почтенной семьи. Добавлю — влюбился страстно, даже страдал бессонницею и другими явлениями нервозного характера. Не допуская преувеличений, могу сказать однако же, что он был на краю гибели. Но!
И, близко наклонясь к лицу юноши, он выдохнул в глаза ему тёплые, неприятно пахучие слова:
— Он решительно сказал себе: «Не хочу хотеть!» И — всё кончилось, — понятно?