Том 11. Монти Бодкин и другие
Шрифт:
— Конечно, правда. Да ты и сама знаешь.
— Ты так считаешь?
— Значит, должна знать. Разве я на тебя не пялился?
— Ну, пялился.
— Пожимал руку?
— Пожимал.
— Целовал?
— Да, было дело.
— Так что же здесь непонятного?
— Знаю я вас, городских. Вам ничего не стоит надсмеяться над чувствами простой труженицы!
От ужаса Реджи налетел спиной на поручень.
— Что?
— Что слышал.
— Неужели ты?..
— Ну…
— Неужели ты думаешь, что я из тех мотыльков, о которых говорила моя кузина Гертруда?
— Твоя Гертруда что-то говорила о мотыльках?
— Да.
— Здорово.
— Влюбился с первого взгляда — в тот самый день, когда ты чуть не свернула мне шею.
— Отлично.
— Именно тогда я стал тебя боготворить.
— Здорово.
— И с каждым днем мне все хуже, хуже.
— Ты хочешь сказать: лучше, лучше. [80]
— Нет, не хочу. Я хочу сказать: хуже, хуже. А все отчего? А оттого, что это гиблое дело. Гиблое дело, — повторил Реджи, Ударяя по поручням, — Абсолютно гиблое, черт подери!
80
И с каждым днем, во всем во всем, мне лучше, лучше, лучше — знаменитое изречение французского психотерапевта Эмиля Куэ (1857–1926), впервые применившего метод аутотренинга.
Мейбл положила нежную ладонь на его руку.
— Гиблое? — удивилась она. — Почему? Может, ты думаешь, я тебя не люблю? Да что ты! Очень люблю.
— Честно?
— Просто опупела.
— И пойдешь за меня замуж, если я сделаю предложение?
— Даже если не сделаешь, — ответила Мейбл.
Она щебетала как пташка, и многие — во-первых, дядя Джон, во-вторых, мистер Айвор Лльюэлин — сочли бы ее радостный тон совершенно неуместным. Ну как можно говорить о браке с Реджинальдом Теннисоном с такой легкомысленной восторженностью!
Ее слова произвели на Реджи странное впечатление: он рванул вперед, как скакун, словно норовил размозжить себе голову о поручни. Он был взволнован до глубины души.
— Мы не можем пожениться, в том-то и загвоздка! Неужели не ясно? У меня нет ни гроша.
— Но…
— Знаю-знаю. Ты столько зарабатываешь, что хватит на двоих, верно?
— И еще останется.
— Все равно, что жениться на богатой наследнице и тому подобное. Знаем, знаем. Этот вариант исключается.
— Реджи!
— Исключается.
— Реджи, дорогой!
— Нет, не искушай меня. Говорю тебе, исключается. Я не буду сидеть у тебя на шее. Никогда не думал, что благородство Амброза окажется таким прилипчивым, но симптомы налицо. Я уже с этим смирился.
— Да что с тобой?
— Сейчас объясню. Посмотрел я тут на Амброза, как он расхаживает гоголем и показывает пример благородства, и стал другим человеком. Если бы меня спросили вчера: «Порядочны ли Теннисоны?», я бы ответил уклончиво: «Кто как». Но сегодня я заявляю со всей ответственностью: «Да, черт побери, все до единого». Я люблю тебя, Мейбл, люблю, как не знаю кто, но ни за что не стану нахлебником. Лучше умереть от несчастной любви.
Мейбл вздохнула:
— Это сильнее тебя?
Реджи кивнул.
— А ты не можешь умерить свое благородство?
— Не могу.
— Ясно. Разумеется, я уважаю твою позицию.
— Вот счастье-то! Зачем мне
— А я бы повторяла смешные словечки, которые малыш Реджи сказал няне…
— Точно. Раз уж ты сама затронула этот вопрос, то, признаться, у меня мелькала мысль о таком развитии событий.
— И все же ты решил хранить честь?
— Прости, старушка. Так надо. Это дело принципа.
— Ясно.
Наступило молчание. Реджи притянул к себе Мейбл Спенс и обвил рукой ее талию. Он чуть было не сломал ей ребро, но не вернул душевного равновесия ни ей, ни себе.
— Что-то я разболтался, — угрюмо заметил он после долгой паузы. — Дело в том, что утром все складывалось как нельзя лучше. Помнишь, английские сцены папаши Лльюэлина? Выдай он мне контракт, я бы как пить дать мог жениться. И ведь он почти созрел, но тут началась свистопляска с Амброзом, и вот — осечка.
— Говоришь, почти созрел?
— Ну, не то чтобы совсем, но, думаю, уломать его было вполне реально. Какая вопиющая несправедливость: этот твой свойственник мог бы все уладить, если бы только захотел, а мы не можем настроить его на нужный лад! Или можем? Как, по-твоему, стоит над ним поработать?
— Поработать?
— Ну, там, крутиться у него под ногами. Оказывать мелкие любезности. Обворожить старикана.
— Вряд ли.
— Так я и думал. А как насчет того, чтобы связать его обязательством? Спасти ему жизнь или что-нибудь в этом роде… Например, снять со взбесившейся лошади…
— Реджи!
Голос Мейбл Спенс зазвенел. Голос Реджи тоже. В волнении она схватила его за руку, и точеные пальцы остеопата пинцетами впились в его плоть.
— Прости, пожалуйста, — произнесла Мейбл, ослабляя хватку. — Ты прямо перепугал меня своим озарением. Реджи, ты даже не представляешь, насколько ты прав! Попал в самую точку. Именно так мы и поступим.
— Снимем Лльюэлина со взбесившейся лошади? — Несмотря на природный оптимизм и склонность к авантюрам, Реджи одолели сомнения. — На корабле это довольно затруднительно.
— Да нет, ты окажешь Айки кое-какую услугу, а он за это сделает все, что ты пожелаешь. Давай его отыщем и огласим наше предложение. Скорее всего, он у себя в каюте.
— Что я должен делать?..
— По пути расскажу.
— Небось, убить кого-нибудь.
— Не говори ерунды.
— Но…
Мейбл вытянула руку и угрожающе растопырила пальцы:
— Сейчас опять ущипну!
— Не надо.
— Тогда пошевеливайся.
Мистера Лльюэлина в каюте не оказалось; единственный, кто обретался там на данный момент, был Альберт Пизмарч. Казалось, он очень обрадовался гостям и тут же недвусмысленно дал понять, что с удовольствием поделится с ними воспоминаниями о своем недавнем триумфе. С теми, кто пытался делиться с ней воспоминаниями о триумфе, Мейбл долго не церемонилась. Не успел стюард дойти до концерта для пассажиров второго класса и «Бандольеро», как получил суровый отпор. После лаконичных «да-да» и любезных посулов непременно все выслушать в следующий раз Мейбл отрядила его на поиски своего свояка. Наконец появился мистер Лльюэлин. Он был возбужден. Все конспираторы возбуждаются, когда получают весть, что их срочно вызывает на связь товарищ по конспиративной работе.