Том 11. Монти Бодкин и другие
Шрифт:
Реджи понимающе кивнул:
— Согласись, в ходе ее мысли прослеживается определенная логика. Сначала татуировка на груди — из этой ситуации ты кое-как выкрутился, но неприятный осадок остался. Потом, я, как последний дурак, хоть и из лучших побуждений, брякнул ей… Кстати, как ты это объяснил?
— Сказал, что другого такого вруна не сыскать во всем Лондоне.
— Молодец.
— Что нельзя верить ни единому твоему слову.
— Здорово.
— И что ты постоянно выкидываешь такие штуки, потому что у тебя мозги набекрень.
— Одобряю. Сильный ход. Лучше не придумаешь. То-то я гляжу, она меня
— Не замечает?
— Полностью игнорирует. Единственный раз, когда хоть как-то отреагировала — это сейчас, в каюте. Гляжу: холмик на постели, — Реджи приободрился, заново переживая еще свежую в памяти сцену— Ну, говорю я себе, устрою Монти приятный сюрприз. Поплевал я на руку, размахнулся да как наподдам! Да, неловко получилось. Кстати, твои слова навели меня на мысль — я понял, как вас помирить. Проще пареной репы. Сейчас пойду к ней и скажу, что это я намалевал эту ахинею.
Поднос зазвякал, покачнувшись на коленях у Монти. Впервые за этот день он посмотрел на пляску солнечных зайчиков без отвращения. И даже взглянул в глаза Микки Мауса и внутренне не содрогнулся.
— Реджи, так ты пойдешь к ней? Честно?
— Конечно, пойду, куда денусь.
— А она поверит?
— Еще бы! Гляди, как все замечательно сходится. Ты выставил меня в таком свете, что она поверит любой небылице, раз я перед ней таким подлецом выгляжу.
— Извини.
— Ничего страшного. Весьма дальновидно с твоей стороны.
— А как ты объяснишь про помаду?
— Скажу, одолжил.
План казался осуществимым — Монти откинул последние сомнения. С волнением в груди он глядел на Реджи и видел, насколько глубоко заблуждался, поторопившись сравнить его приход с чумой и моровой язвой. Теперь Реджи предстал перед ним этаким современным Сидни Картоном. [50] Однако, размышляя о поступке, который ради него собирался совершить друг, он не мог подавить в себе легкие угрызения совести.
50
Сидни Картон — герой «Повести о двух городах» Ч. Диккенса, добровольно пошедший за другого на гильотину.
— Не боишься, что она взбеленится?
— Кто? Гертруда? Моя двоюродная сестра? Девочка, для которой я был заботливой нянькой и шлепал щеткою для волос? Уж не воображаешь ли ты, будто меня волнует, что обо мне подумает пампушка Гертруда? Боже упаси! Плевал я на нее с высокого дерева. Обо мне не беспокойся.
Монти раздирали противоречивые чувства. Конечно, ему неприятно было слышать, как предмет его любви именуют «пампушкой». Но радость была сильнее.
— Спасибо, — выдавил он.
— Итак, с надписями мы разобрались, — продолжал Реджи. — Перейдем к вашим с Фуксией играм в колечко…
— Не играли мы ни в какое колечко.
— Ну, в садовника, не все ли равно.
— Говорю тебе, мы беседовали об Амброзе.
— Звучит неубедительно, — заметил Реджи скептически. — Впрочем, дело твое, держись своей версии, если тебе так нравится. Я хочу сказать, тебе самому придется поднапрячься и как-то замять эту историю. Насчет надписи будь спокоен, ее я беру на себя. Сейчас схожу к Гертруде, а после займусь охмурением
51
Тринити-холл — колледж Кембриджского университета.
Монти призадумался.
— На мой взгляд, голубая куртка.
— Резонно, — согласился Реджи.
Тем временем Мейбл Спенс, не подозревая о том, какой ей уготован сюрприз, сидела у Айвора Лльюэлина и слушала из его трепещущих уст рассказ о провале вчерашних переговоров. Мистер Лльюэлин все еще лежал в постели, и его смертельно бледное лицо составляло резкий контраст с розовой пижамой.
— Этот субъект сказал, у него другие планы.
При этих зловещих словах голос киномагната дрогнул, и его мрачность, казалось, передалась Мейбл Спенс. Она тихонько присвистнула и, глубоко задумавшись, взяла сигарету из пачки, лежащей возле кровати. Этот, казалось бы, невинный жест привел мистера Лльюэлина в чрезвычайное раздражение.
— Не трогай мои сигареты! Свои у тебя есть?
— Вот оно, традиционное южное гостеприимство. Ладно, кладу на место… Значит, говоришь, другие планы?
— Он так сказал.
— Мне это не нравится.
— Мне тоже.
— Сдается мне, он не хочет играть в наши игры. Расскажи по порядку, что у вас произошло.
Мистер Лльюэлин устроился повыше на подушках.
— Я подослал к нему старшего Теннисона с готовым контрактом, только в графе о жалованье стоял пропуск. Ясно? Деньги для меня не играли роли. Главное было выяснить, согласен ли он пойти ко мне актером, и если да, он был волен проставить любую приемлемую для себя сумму. Теннисон вернулся и говорит: сказал «Спасибо», но у него другие планы.
Мейбл Спенс покачала головой:
— Мне это не нравится.
Это замечание взбесило Лльюэлина не меньше, чем самовольство с сигаретами.
— Заладила одно и то же. Естественно, тебе это не нравится. Как будто мне это нравится. Может, по-твоему, я пляшу от радости? Или распеваю песни? Или устраиваю бурные овации и кричу «бис»?
Мейбл по-прежнему пребывала в раздумьях. Она была решительно сбита с толку. Окажись в ее шкуре Монти Бодкин, он бы непременно заявил, что случай беспрецедентный. Но она призналась, что это выше ее разумения.
— Естественно, выше. Я тоже ничего не понял, — сказал мистер Лльюэлин, — пока Теннисон не сообщил дополнительную информацию. Знаешь, что он сказал? Оказывается, этот Бодкин без пяти минут миллионер. Улавливаешь, что это значит? Это значит, что шпионажем он занимается не корысти ради. Как садист какой-то. На денежную сторону ему начихать. Ему приятно упиваться человеческими страданиями. Ну, разве мыслимо совладать с таким человеком?
На миг он погрузился в раздумья. А вдруг, размышлял он, над ним тяготеет злой рок — раз в жизни судьба столкнула с таможенным сыщиком, и надо же тому оказаться миллионером да еще с изуверскими наклонностями.