Том 12 Большой Джон
Шрифт:
— Ура!.. Письмо фрейлейн!.. Сейчас, сию минуту! — подхватили девочки.
— Выпускные-то как бесчинствуют!.. — заслышав это «ура», пожимали плечами "вторые".
— Уйдут скоро, слава Богу. Много было возни с этим классом, — шипела «кочерга», вертя привычным жестом цепочку от часов.
А выпускные, со смехом кидаясь друг другу в объятия, кричали «ура» и прыгали по стульям.
— Maman идет, тише! — крикнула Рант.
И вмиг все стихло. Девочки живо оправили на себе пелеринки, рукавчики, волосы, выбившиеся из-под прически.
Дверь широко распахнулась.
Девочки,
— Nous avons l'honneur de vous saluer…
— Ошалелые!.. Да это не maman, а швейцар Петр!.. — послышался громкий голос Эльской.
Действительно, вместо величавой фигуры начальницы на пороге залы, широко улыбаясь, стояла едва ли не менее величавая фигура Петра.
— Барышня Воронская, в маленькую приемную пожалуйте. Папаша приехал, — произнес все еще широко улыбающийся красный кардинал.
— Папа-солнышко! — взвизгнула Воронская и, сделав дикий прыжок, опрометью кинулась из залы.
Лида летела, как на крыльях. Летела, раздуваясь парусом, ее белая пелерина, летели русые кольца кудрей и белый, с двумя чернильными кляксами передник, который она не успела переменить, вернувшись от фрейлейн Фюрст.
Стрелой промчалась она через весь верхний коридор и пулей влетела в зеленую маленькую приемную.
— Солнышко!.. Мама-Нэлли!.. — ахнула Лида, и стремительно бросилась в раскрытые объятия.
Высокий, красивый брюнет в полковничьем мундире и тоненькая молодая дама, гладко причесанная, с большими серыми глазами, по очереди обнимали свою девочку.
В добрых, мягких глазах военного и сердечной улыбке молодой женщины было видно столько любви!
А девочка, захлебываясь, рассказывала о пережитых днях, об истории с Фюрст, перевернувшей всю ее душу, о болезни фрейлейн и обо всем, случившемся за время ее разлуки с родными.
— И не надо мне ни платьев, ни подарков, ничего нового к выпуску, — бессвязно закончила свой рассказ девочка. — «Наши» все так решили. Не надо платьев белых и шляп, папочка и мамочка, солнышки вы мои… Не сердитесь, ведь деньги на фрейлейн пойдут. Она так обрадуется, бедная, и оживет…, непременно оживет на юге… Ах, солнышко, ах, мамочка, душки вы мои, как все теперь хорошо будет!.. Как хороша теперь жизнь, и как хочется, чтобы всем было радостно и светло, и «нашим», выпускным, и «чужеземкам», "вторым" и «третьим», и «мелюзге», и белокурой Каролине, и Карлуше, и Мине Карловне, особенно ей, и всем, всем…
Она прильнула к груди матери… А та смотрела на свою девочку и шептала ей тихо:
— Конечно, конечно! Мы с папой сделаем все, что просит теперь наша выпускная: и белое платье, и подарок — все обратим в деньги и еще кое что сделаем, о чем и не догадывается милый "стрижок"…
— Что сделаете?… Мамочка, солнышко, говорите же, милые!..
— Не мучь ее, Нэлли, скажи, голубушка. Видишь, не терпится этому вьюну, — произнес отец, любовно поглядывая на свою дочурку.
— Вот что мы придумали с твоим солнышком, душечка моя. У вас в классе есть, наверное, бедные девочки, которым негде провести лето на даче… Так не пожелают ли
Лида не дала докончить своей названной матери и, взвизгнув от восторга, закружилась по комнате, совершенно позабыв о том, что она выпускная взрослая воспитанница, еще находящаяся в суровых институтских стенах.
— Милые вы мои, золотые мои! — кружилась она, напевая и хлопая в ладоши. — Вот-то придумали чудесно!.. Вот-то хорошо!.. Есть у нас такие. Одна бедная-разбедная, маме ее трудно живется, это Елочка, Лотос, Елецкая то есть. Ужасно таинственная и потешная… А другая — Додошка, любит покушать… смешная такая… круглая сирота, а тетка у нее ужасная ведьма и от Додошки открещивается…
— Ведьма? фу! — мать покачала головой.
— Мамочка, дуся, золотце мое, не сердись! — встрепенулась Лида. — Голубушка, родная, правда же Додошкина тетка такая… Мамуля, милая, как же я счастлива, что Додошка и Елочка у нас будут!.. Спасибо!.. Спасибо тебе!..
"Солнышко" смотрел со счастливой улыбкой на эту сцену. Он бесконечно радовался тому, что между любимой женщиной и его дорогой дочуркой были такие добрые отношения.
Вдруг дверь, ведущая из зеленой приемной в коридор, предательски скрипнула.
— Нас кто-то подслушивает, — Лида стремительно бросилась к дверям и распахнула их.
На пороге зеленой приемной стояла сконфуженная Додошка. Ее глаза выражали испуг и мольбу.
— Ради Бога!.. Ради Бога!.. Не выдавай меня, Воронская!.. Я хотела только взглянуть на твоего папу…
Лида схватила за руку Даурскую и почти насильно потащила ее в комнату.
— Папа-солнышко, — радостно роняла она, — вот Додошка, которая тебя «обожает», тебя, бабушку и Александра Македонского и никого больше. И пожалуйста, солнышко и мама Нэлли, скажите ей сами о том, что вы придумали сейчас…
Отец Лиды и его молодая жена ласково поглядели на сконфуженную девочку, стоявшую перед ними с таким убитым видом. Потом мачеха Лиды обняла Додошку и поцеловала ее пухлую щечку.
— Вы согласны, не правда ли, крошка, провести это лето с Лидой и с нами?… — спросила она.
Карие глаза девочки взглянули на милое спокойное лицо Нэлли Воронской, и вдруг, почти никогда не плакавшая, Додошка зарыдала горько и радостно в одно и то же время.
— Спасибо вам… вы первая… так… меня приласкали… а тетя своя… все только сердится… бранит… а вы… вы… Спасибо вам!..
Додошка, всхлипывая, полезла в карман за платком. Из кармана посыпались карамели, леденцы, кусочки сахара и мятные лепешки.
Заметив это, Додошка смутилась еще больше и готовилась уже бежать из зеленой приемной, но отец Лиды понял смущение девочки и поспешил прийти ей на помощь.
— M-lle Додо, какая, я вижу, у вас есть прелесть, — произнес он с доброй улыбкой, — мятные лепешки… Я их ужасно люблю. Вы позволите мне попробовать одну штучку?…
— Ах, пожалуйста, все, все возьмите… Это мои любимые… — оживилась Додошка и, хотя непрошеные слезинки еще дрожали на ее ресницах, девочка уже улыбалась.