Том 12. Дневник писателя 1873. Статьи и очерки
Шрифт:
Рецензент отметил, что «за малыми исключениями сборник составлен хорошо, и читатели найдут в нем разнообразное чтение. Вообще связь литературы с жизнью, обнаружившаяся „Складчиной“ и вызванная голодом в Самарской губернии, доказала, как мне кажется, осязательно, что наши литературные силы еще велики и состояние современной литературы могло бы бытьблестящим».
Положительный отзыв о «Складчине» появился также в «С.-Петербургских ведомостях». По мнению автора анонимной статьи «Новые книги», [192] издание сборника «наглядно свидетельствует о том, что при всей розни, существующей в среде различных деятелей различных литературных партий, между ними обнаруживается солидарность в одном пункте — в сочувствии нуждам народа». Особое внимание рецензент уделил «Маленьким картинкам»: «Очерк г-на Достоевского „Маленькие картинки“ может служить блистательным примером того, как крупный талант даже из самого избитого и обыкновенного сюжета способен сделать интересную и яркую вещь. В „Маленьких картинках“ автор набрасывает эскизы дорожных впечатлений, сцен, разговоров, изображает физиономии публики,
192
С.-Петербургские ведомости. 1874. 3 апр. № 90.
В газете «Русский мир» были опубликованы две большие статьи, посвященные «Складчине». По мнению критика, «успех „Складчины“ вполне заслужен ею помимо даже благотворительной цели, просто в качестве литературного издания <…> в „Складчине“ красуются имена г-д Тургенева, Гончарова, Майкова, г-жи Кохановской; уже одних этих имен совершенно достаточно, чтобы самым законным образом возбудить интерес публики». [193]
В первой статье критик характеризует поэтические произведения сборника, во второй — прозаические. Среди последних он выделяет очерк Гончарова «Из воспоминаний и рассказов о морском плавании» и «Живые мощи» Тургенева. Довольно суровую оценку получил очерк Достоевского: «„Маленькие картинки“ Достоевского вышли бы, быть может, недурны, если бы автор отнесся к ним проще. На беду г-н Достоевский почему-то счел нужным облить их какой-то желчною кислотою, которая производит тем более неприятное впечатление, что настоящего сарказма, здорового юмора в „картинках“ нет вовсе, а есть только судорожное раздражение, неизвестно во имя чего на себя напущенное. Это раздражение заставляет автора подчас говорить совершенные небылицы, например, уверять, что, где бы ни сошлись русские образованные люди, первая мысль у них является: а не вышло бы как-нибудь у них драки! <…> Мы этого совсем не знали, да и теперь остаемся при убеждении, что есть такие образованные люди, которым и на ум не приходит предположение о драке». «Иное дело, — язвительно добавляет критик, — если г-н Достоевский разумеет тех образованных русских людей, которыми он наполняет свои романы; те действительно на каждом шагу сыплют друг другу пощечины, говорят вместо „здравствуйте“ и „до свидания“ — „подлец“ и „мерзавец“, врываются в частные квартиры пьяными бандами, кусают губернаторов за уши, хватают в клубе друга друга за нос и т. под. Но ведь нельзя же свои фантазии переносить на все образованное русское общество и уверять печатно, что в России люди не собираются без мысли о драке». [194]
193
Там же. 5 апр. № 90.
194
Рус. мир. 1874. 12 апр. № 97.
Иронически откликнулась на выход в свет «Складчины» газета «Новости». «Новый критик» (псевдоним И. А. Кущевского) в статье «Новости русской литературы» язвительно заметил, что «никаких партий в „Складчине“ не сходилось, что желание помочь народу вовсе никого не примирило, как того многие ожидали». По мнению критика, участвующие в сборнике «литературные генералы и штаб-офицеры уделили лепту из своих произведений по пословице: на тебе, Боже, что нам негоже». Сочувственно отозвался критик только о рассказе Тургенева «Живые мощи» и о стихотворении Некрасова. «Маленькие картинки» лишь упомянуты в перечне произведений, вошедших в сборник.
Из дачных прогулок Кузьмы Пруткова и его друга *
Впервые опубликовано в газете-журнале «Гражданин» (1878. 10 окт. № 23–25. С. 495–496) с подписью: Друг Кузьмы Пруткова.
Настоящий фельетон — последний опыт Достоевского-пародиста.
Тексту фельетона предшествовало следующее редакционное предисловие, написанное В. Ф. Пуцыковичем: «Во время трехмесячного перерыва мы в свое время, в июле месяце, получили за подписью „Друга Кузьмы Пруткова“ нижеследующий фельетон, настоящий смысл которого, признаться, для нас не совсем ясен; притом же мы несколько не верим рассказанному событию, тем более что и пруда на Елагином острову, по отзыву знатоков, не оказывается. Во всяком случае, мы не совсем понимаем, что сей сон значит, но, однако, помещаем его. Ред.»
Ф. M. Достоевский познакомился с M. В. Буташевичем-Петрашевским, по собственному свидетельству, весной 1846 г., а собрания («пятницы») у Петрашевского начал посещать с марта-апреля следующего года. Ко времени
Из материалов допроса Петрашевского явствует, что он считал талант Достоевского «не из маленьких в нашей литературе» [195] . Это, вероятно, побудило Петрашевского пригласить его участвовать в своих собраниях. Считая, что большие таланты «есть собственность общественная, достояние народное», и рассматривая литературу как важное средство пропаганды, Петрашевский стремился привлечь на свои собрания литераторов и возлагал на них обязанность «поселять свои идеи в публике» [196] .
195
Дело петрашевцев. M.; Л., 1937. T. 1. С. 148.
196
Там же. С. 148, 334.
Посетив впервые одну из «пятниц» Петрашевского весной 1847 г., «около поста», Достоевский до второй половины года бывал у него раз в три-четыре месяца. Более регулярно он стал посещать собрания Петрашевского, к участию в которых привлек своего старшего брата M. M. Достоевского, зимой 1848/1849 г. Утром 23 апреля 1849 г. Достоевский, как и другие посетители «пятниц» Петрашевского, был арестован. Восемь месяцев он провел под следствием в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Признанный «одним из важнейших» среди привлеченных по делу петрашевцев, виновным «в умысле на ниспровержение существующих отечественных законов и государственного порядка», он был приговорен к расстрелу. По определению генерал-аудиториата смертный приговор петрашевцев был заменен ссылкой на каторжные работы на разные сроки. Достоевский по решению царя был сослан на каторгу на 4 года с лишением дворянства и определением после каторги на военную службу рядовым. Об отмене смертного приговора осужденным, однако, было объявлено лишь после того, как 22 декабря 1849 г., стоя на Семеновском плацу в Петербурге, они прошли через мучительную психологическую пытку — выслушали чтение смертного приговора и команду о приведении первой их группы к расстрелу [197] .
197
Из литературы о петрашевцах см.: XVIII, 117–194; 306–365; Петрашевцы. M., 1907; Петрашевцы. M.; Л., 1926–1928. T. 1–3; Дело
Достоевский придавал участию своему в кружках и на сходках петрашевцев исключительное значение. В «Дневнике писателя» за 1873 г., отвечая критикам «Бесов», он писал, вспоминая о себе и друзьях своей молодости: «Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма <…> Мы еще задолго до парижской революции 48 года были охвачены обаятельным влиянием этих идей». И он указывал тут же, что в «правду…грядущего „обновления мира“ и во всю святостьбудущего коммунистического общества» он был посвящен еще в 1846 г. Белинским, закономерным, логическим следствием чего и стало его участие в кружках петрашевцев (153–154).
Особо Достоевский подчеркивал, что вступление в ряды петрашевцев не было результатом личного влияния на него Петрашевского, как не было вообще мимолетным, случайным эпизодом его биографии. Оно было следствием воздействия на него «тогдашних новых идей», мощно захвативших «сердца и умы» его самого и его товарищей: «…зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации» (там же). Самое обозначение его и его друзей как «петрашевцев» (укоренившееся уже в это время в исторической литературе и публицистике), вызывало у писателя возражения, так как он считал, что термин этот искусственно сужает размах движения, которое было в понимании писателя более широким, чем это представлялось Следственной комиссии. Имена многих его представителей, не знавших Петрашевского лично, но разделявших убеждения осужденных, остались правительству неизвестными. [198]
198
Достоевский Ф. M.Полн. собр. соч. СПб., 1883. T. 1. С. 60. Ср.: Милюков А. П.И. И. Введенский // Милюков А. П.Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890. С. 62–81. О том, что лица, арестованные по делу Петрашевского, — лишь «случайно вырванная» часть членов тогдашних кружков, писал П. П. Семенов-ТянШанский, которому, однако, остались неизвестными революционные замыслы участников движения (см.: Семенов-Тян-Шанский П. П.Мемуары. Пг., 1917. T. 1. Детство и юность (1827–1855). С. 194–215; ср.: Достоевский в воспоминаниях современников. M., 1964. T. 1. С. 202–216; Ковалевский П. M.Стихи и воспоминания. СПб., 1912. С. 201.
О том, что воспоминание об участии в деле петрашевцев вызвало у Достоевского мысль о политическом заговоре, с особой очевидностью свидетельствуют строки, посвященные им в 1876 г. в «Дневнике писателя» M. М. Достоевскому. Говоря здесь о прикосновении своего старшего брата к делу петрашевцев, Достоевский замечает: «В сорок девятом году он был арестован по делу Петрашевского и посажен в крепость, где и высидел два месяца. По прошествии двух месяцев их освободили несколько человек (довольно многих), как невинных и неприкосновенных