Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма
Шрифт:
«Уважаемая миссис Уайтсайд. Я прочел вашу книгу и нахожу в ней некоторые достоинства, однако не настолько значительные, чтобы я мог сказать то веское слово, которое возбудило бы к ней интерес какого-нибудь издателя. Я обязан быть с ним откровенным и сказать ему правду: что это — нравоучительный эссе, очень прочувствованный, написанный с большой убежденностью, но все же скорее эссе, чем роман. И я должен буду сказать, что вещь еще очень сырая и неопытность автора заметна повсюду; что роман следует ужать, так как он слишком многословен и расплывчат; что эпизодов и положений, несущих в себе действие, слишком мало, да и те, которые есть, сделаны плохо. Я должен буду сказать, что всю книгу, за исключением письма Малколма к жене, следует тщательно переписать. Вы понимаете, что, после того как я скажу все это, — а мне придется это сказать, так как у меня спросят мое мнение, — издатель, разумеется, отклонит вашу книгу.
Простите меня за мою прямоту. Я не хочу
Пусть эта — скажем прямо — неудача не удивляет вас и не обескураживает. Литература — это искусство, а не вдохновение. Это, так сказать, ремесло, ему надо учиться, им нельзя овладеть с налета. И чтобы выучиться ему, мало года или даже пяти лет. А необходимый для него капитал — это опыт. Вы же слишком молоды и не могли еще его накопить. Когда вы сами некоторое время поработаете в театре (если вам вообще доведется там работать), вы не пошлете свою новую героиню, незнакомую со сценическим искусством, просить у антрепренера главную роль, — и, во всяком случае, просьба ее не увенчается успехом. А после того как вы сами попытаетесь хотя бы разок спуститься по водосточной трубе без всякой ноши, вы уже больше никогда не позволите своему герою спускаться по ней, держа в объятиях женщину. Может быть, я слишком придирчив, когда замечаю эти мелкие погрешности? Нет, в этом случае дело обстоит не так. Я просто хочу, чтобы вы поняли одну истину: что стоит вам выйти за пределы вашего личного опыта, и вы попадаете в опасное положение, Никогда не позволяйте себе этого. Пусть вы еще очень молоды и капитал вашего опыта поэтому невелик, и все-таки живите по вашим литературным средствам и но прибегайте к займам. Обо всем, что вы пережили, вы можете писать, — и если у вас есть искреннее желание учиться и вы будете прилежно работать, то вы научитесь писать хорошо; но того, что вы не пережили, вы написать не можете. Всякая такая попытка окажется подделкой: вы просто изготовите банкноту, которую признают фальшивой в первой же лавке.
Я говорю, возможно, слишком резко и прямо, но люди обычно прислушиваются только к резкой и прямой речи, а я хочу, чтобы мои слова были убедительны и произвели нужное впечатление.
Искренне ваш С. JI. Клеменс».
29
У. Д. ГОУЭЛСУ
Филадельфия, 57 февраля 1885 г.
Дорогой Гоуэлс!
Вечером и читаю в Балтиморе, завтра днем и вечером — в Вашингтоне, и моя четырехмесячная лекционная поездка наконец то закончится. В некоторых отношениях она по-своему была интересной. Благодаря ей я узнал, что Кейбл гораздо умнее и одареннее, чем я предполагал. Но...
Это «но» относится к его религиозности. Пока вы не будете иметь случая ежедневно, ежечасно наблюдать Кейбла, вам ни за что, ни за что не понять, не представить, не догадаться, не постигнуть, до чего мерзкой может показаться христианская религия. Не поймите меня ложно: он мне нравится; он приятный собеседник; иногда он меня бесит и я готов проклинать его на чем свет стоит, однако мы не ссоримся; мы отлично ладим между собой, — но благодаря ему я возненавидел все и всяческие религии. Он научил меня презирать и ненавидеть день субботний и изыскивать новые и весьма хлопотливые способы нарушать его.
Вчера в поезде мы встретили Ната Гудвина. Всю ближайшую неделю он будет играть в Вашингтоне. Ему очень хотелось бы получить нашу пьесу о Селлерсе и поставить ее, изменив имена. Я сказал, что могу только написать об этом вам. Что и сделал.
Всегда ваш
Марк.
30
ЧАРЛЬЗУ Л. УЭБСТЕРУ
18 марта 1885 г.
Дорогой Чарли!
Совет публичной библиотеки города Конкорда, штат Массачусетс, устроил нам сногсшибательную рекламу, которая обойдет все газеты страны. Он изъял «Гека» из своей библиотеки, как «никчемную книжонку, пригодную только для трущоб». Это обеспечит нам продажу лишних 25 000 экземпляров.
Ваш С. Л. К.
31
У. Д. ГОУЭЛСУ
Элмайра, 21 июля 1885 г.
Дорогой Гоуэлс!
Вы единственный писатель, которого я признаю, я читаю только вас, а все остальные, с моей точки зрения, гроша ломаного не стоят.
Всю прошлую неделю я упорно пробивался сквозь «Мидлмарч», с его тяжелым и скучным анализом чувств и побуждений, с его бесцветными и унылыми персонажами, с монотонным и неинтересным сюжетом и частыми ослепительными вспышками поэзии, философии, остроумия и всего прочего, — и в результате чуть не умер от переутомления. Я не стану больше читать этих книг и за целую ферму. Я уже попробовал одолеть еще одну из них — «Дэниел Деронда». Я протащился через три главы, худея прямо на глазах, а затем у меня хватило честности бросить и признаться себе, что, насколько я могу судить, беллетристика меня не привлекает, — исключая ваши произведения.
Однако
Всегда ваш
Марк.
31
ОЛИВИИ КЛЕМЕНС
Хартфорд, 27 ноября 1885 г.
Мы достигли еще одной вехи, любовь моя. Она очень-очень далека от того места, откуда мы начали путь, но, оглядываясь, мы видим чарующий пейзаж — долины, которые еще зеленеют, луга, которые еще покрыты цветами, холмы, которые еще дремлют в мягком свете того далекого благословенного утра. А здесь, рядом с нами, наши новые спутники — такие милые, такие обаятельные, такие чудесные, такие любимые спутники! Как они облегчают наш путь! Наши лица обращены теперь к закату, но эти спутники поддерживают нас, помогают нам идти, — и пока они с нами, и пока наша старая любовь все растет, не иссякая, путь наш будет по-прежнему лежать среди цветов и зеленых полей, и свет вечерний будет нам так же приятен, как прежнее мягкое утреннее сияние — там, позади.
Твой муж.
83
У. Д. ГОУЭЛСУ
Хартфорд, 79 мая 1886 г.
Дорогой Гоуэлс!
...Все дальнейшее — между нами. Очень любопытная и трогательная любовная история, которая стала мне известна только совсем недавно. Прочтите, но никому не рассказывайте. Прошлой осенью моя старушка мать — ей тогда было восемьдесят два года — вдруг захотела поехать на съезд Старых Поселенцев долины Миссисипи, который состоялся в одном из городов Айовы. Жена моего брата очень удивилась и начала убеждать ее, что такая поездка слишком трудна и утомительна и может даже стоить ей жизни, да к тому же такой съезд и такая публика вряд ли окажутся для нее интересными. Однако моя мать продолжала упорно настаивать и в конце концов добилась своего. Они поехали, и всю дорогу моя мать была полна молодого огня, оживления, интереса, нетерпения. Они прибыли в город и отправились в отель. Моя мать все с тем же молодым оживлением на лице и в походке подошла к конторке портье и спросила:
– У вас проживает доктор Баррет из Сент-Луиса?
– Нет, он останавливался у нас, но сегодня утром вернулся в Сент-Луис.
– Он приедет еще раз?
– Нет.
Моя мать отошла от конторки, сразу словно угаснув, и сказала:
– Поедем домой.
Они тут же вернулись в Кеокук. Неделю после этого моя мать целые дни о чем-то думала и молчала, — этого с ней никогда прежде не случалось. Затем однажды она сказала:
– Я открою тебе одну тайну. Когда мне было восемнадцать лет, в Колумбии (штат Кентукки), в восемнадцати милях от нас, жил молодой студент-медик по фамилии Баррет. Он часто приезжал верхом, чтобы повидаться со мной. Это продолжалось довольно долго. Я его любила всем сердцем и знала, что он тоже влюблен в меня, хотя мы никогда об этом не говорили. Он был слишком застенчив и никак не решался объясниться со мной. Все полагали, что мы помолвлены, — это как-то само собой разумелось, — но на самом деле ничего подобного не было. И вот однажды в соседнем городке устраивали бал, и он написал моему дяде, признаваясь в своих чувствах, и попросил его отвезти меня туда в своей коляске, чтобы он (Баррет) отвез меня домой и получил, таким образом, возможность сделать мне по дороге предложение. Моему дяде следовало бы исполнить его просьбу, ничего мне не говоря, а он вместо этого прочел мне его письмо; после чего, разумеется, я уже не могла поехать на бал — и не поехала. Он (Баррет) вскоре уехал из наших мест, а я, чтобы положить конец пересудам и показать ему, что мне все равно, взяла и вышла с досады замуж. И с тех нор, вот уже шестьдесят четыре года, я его не видела. Я прочла в газете, что он будет на съезде Старых Поселенцев. Всего только за три часа до того, как мы приехали в отель, он стоял в этом самом вестибюле!