Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма
Шрифт:
Так оно и было. Машина продолжала работать, расставила интервалы в строке, выровняла ее по ниточке и — безупречную во всех отношениях — вставила в верстатку! Мы вынули ее и стали исследовать с помощью увеличительного стекла. Глядя невооруженным глазом, ты никогда не обнаружил бы, что третий интервал меньше остальных; но увеличительное стекло и кронциркуль доказали, что это именно так. Пейдж с самого начала утверждал, что машина будет замерять и учитывать даже невидимые пылинки, но в ту минуту и он тоже забыл об этом важнейшем факте.
Все свидетели подписали отчет об этом несравненном историческом событии — о первой разбивке строки из подвижных литер машинным способом — и занесли в него час и минуту. Никто ничего не пил, но все были словно пьяные. Ну, не пьяны, а оглушены, потрясены, ошарашены.
Все другие удивительные изобретения человеческого
Недели через две-три мы поразомнем ей суставы, и она будет работать так же мягко и ровно, как человеческие мышцы. Тогда мы возвестим миру о нашей великой тайне и позволим ему смотреть и дивиться.
Верни мне это письмо, когда прочтешь его.
Сэм.
40
У. Д. ГОУЭЛСУ
Хартфорд, 22 сентября 1880 г.
Дорогой Гоуэлс!
Вы были чересчур добры, взявшись прочесть за меня корректуру, но это успокоило миссис Клеменс, и я благодарен вам от всего сердца. Я рад, если вам понравилось то, что я говорю о французской революции. Думаю, с вами согласятся очень немногие. Как ни странно, даже и в наши дни американцы все еще смотрят на это бессмертное и благословенное событие глазами англичан и других монархических наций, и все, что они думают о нем, заимствовано из вторых рук.
Если не считать Четвертого июля и того, что за ним последовало, это было самым замечательным и самым великим событием за всю историю земли. И его благотворные последствия далеко не исчерпаны и будут сказываться еще очень и очень долго.
Не затрудняйте себя пересылкой всей корректуры: вышлите только те листы, где будут ваши поправки, а остальные выбросьте в корзину. Мы выпускаем книгу десятого декабря, — следовательно, если заметка появится двадцатого декабря, это будет как раз вовремя.
Я верю, что ваш отдел создаст новое направление в критике. Когда это произойдет, — а произойти это с соизволения господня должно непременно, — считайте, что, проживи вы еще хоть триста лет, вы не смогли бы принести большей пользы нашей стране.
Как правило, неодобрение критика просто бесит писателя, тем самым но принося никакой пользы; но ваша новая критическая манера делает ваше неодобрение не менее ценным и желанным, чем ваша похвала. Я не совсем понимаю, как это вам удается. Но, пожалуй, главное — это ваш тон: тон человека, который вежливо и любезно спорит с равным себе и уважаемым собеседником, в то время как до сих пор критики неизменно принимали давно всем надоевшую позу наставника, отчитывающего напроказившего юнца.
Ну, как бы то ни было — книга написана, и довольно о ней. Хотя, начни я писать ее заново, невысказанного осталось бы гораздо меньше. А эти невысказанные мысли жгут меня; их становится все больше и больше, но теперь им никогда не доведется увидеть свет. Впрочем, для этого потребовалась бы целая библиотека и перо, раскаленное в адском огне.
Всегда ваш
Марк.
41
СИЛЬВЕСТРУ БЭКСТЕРУ
(1889)
Дорогой мистер Бэкстер!
Рухнул еще один трон, и я купаюсь в океане блаженства. Если бы я мог прожить еще пятьдесят лет, то, несомненно, увидел бы, как все троны европейских монархов продаются с аукциона на слом. Я твердо верю, что в таком случае мне наверняка удалось бы увидеть конец самого нелепого обмана из всех, изобретенных человечеством, — конец монархий. Кажется, и каменный истукан засмеялся бы, наблюдая, как в дни, когда беспощадно уничтожается всяческая мишура, здесь, у нас, люди, казалось бы вполне разумные, все еще благоговеют перед этими обросшими мхом порождениями подлости и обмана — наследственной королевской властью и так называемой «знатью». Это могло бы рассмешить даже самих монархов и знать, — да втихомолку они и посмеиваются, будьте покойны. По-моему, смешнее этого есть только одно, а именно — зрелище того, как ублюдки-американцы — все эти Хаммерсли, Хантингтоны и проч., платят наличными (навязывая в придачу собственную особу) за сгнивших предков и украденные титулы. Когда наши мужественные братья, сбросившие
«Мы заявляем, что следующая истина очевидна и несомненна: все монархи — узурпаторы и потомки узурпаторов, ибо ни один трон на земле не был воздвигнут по свободному волеизъявлению того, кому принадлежит на это исключительное право, — всего народа данной страны».
Вы уже получили последнюю корректуру моей новой книги. Если вы заглянете на страницу пятьсот с чем-то, вы увидите прокламацию моего коннектикутского янки, в которой он провозглашает низвержение монархии Артура и объявляет Англию республикой. Сравните ее с прокламацией, провозгласившей падение бразильской монархии и рождение республики Соединенных Штатов Бразилии, чтобы затем иметь право защищать моего янки от обвинений в плагиате. Это просто сходство идей, и ничего больше. Прокламация янки была в наборе уже неделю тому назад. Это просто одно из тех странных совпадений, которые случаются так часто. Помогите же янки избежать самого дешевого и трудно опровержимого из обвинений — обвинения в плагиате. Иначе ему ведь придется защищаться самому, обвинив в приблизительном и неопределенном плагиате высокопоставленных служителей нашего доблестного брата-близнеца в том полушарии, а тогда начнется война или какие-нибудь еще неприятности в том же роде.
А вы обратили внимание на слухи, что португальский трон непрочен, что португальские рабы выходят из повиновения? А также, что главный рабовладелец Европы, Александр III, настолько уменьшил свой ежемесячный заказ на цепи, что его сталелитейные заводы работают только половину обычного времени? И что английская знать недавно обрела новое зловоние — и вынуждена вывозить его в Индию и на европейский континент, потому что на родине для него уже не осталось места? События развиваются. Довольно скоро можно ожидать наплыва эмигрантов. Конечно, готовиться к этому мы не будем — таков уж наш обычай. А в итоге лет через пять в нашей полиции будут служить только бывшие короли да герцоги. Они же будут наниматься в извозчики и белить заборы и создадут переизбыток неквалифицированной рабочей силы, и тогда, когда будет уже поздно, мы пожалеем, что не приняли самых простых мер предосторожности и не утопили их всех в Касл-Гарден.
42
ЭНДРЬЮ ЛЭНГУ
(1889)
Они высказываются устно, но не в печати. Голова незамедлительно сообщает вам, пригодна эта пища или нет; все ее слышат и решают, что говорил весь человек. Ошибочное заключение. Известно только мнение его вкуса и обоняния — чувств, конечно, важных, но не составляющих всего человека и не являющихся жизненной основой его организма.
Маленьким детям позволительно подписывать свои рисунки: «Это корова... это лошадь...» и так далее. Эти надписи охраняют ребенка. Они спасают его от огорчений и обид, потому что уже никто, взглянув на такие рисунки, не станет разбирать недостатки его коров и лошадей, называя их верстаками и кенгуру. Человек, красящий забор, выполняет полезную работу, так же как и человек, расписывающий стены и потолки в доме богача дорогими фресками; и у всех нас хватает рассудка оценивать их труд соответственно задаче каждого из них. Было бы только справедливо разрешить писателям, во избежание недоразумений, помечать свои книги следующим образом: «это написано для головы», «это написано для живота, рук и ног». А критикам следовало бы признать, что их долг чести — отбросить старую привычку судить все книги по одной мерке и в дальнейшем придерживаться более справедливых критериев.
Критики неизменно считают, что книга, не отвечающая требованиям образованного класса, обязательно плоха. Попробуем приложить этот закон ко всем случаям жизни. Ведь если он правомерен в отношении романов, повестей, партии н прочего, он должен быть правомерен и по отношению ко всему тому, что создает культуру и делает культуру возможной. Он безоговорочно отвергает все учебники правописания, ибо учебник правописания людям образованным ни к чему; он отвергает все школьные учебники и все школы — от букваря до греческой грамматики, от приготовительного класса до университета; он отвергает все ступени искусства — от самых дешевых глиняных статуэток до Венеры Медицейской, от олеографии до «Преображения»; он требует, чтобы Уитком Райли перестал сочинять стихи, пока не научится писать, как Шекспир; он запрещает всякую любительскую музыку, не допуская ничего ниже «классиков».