Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Шрифт:
— Правда. А кто он такой? Гангстер?
— Он футболист, — почтительно ответил Фредди. — Самый лучший полузащитник, какой только был. Змеюкой его прозвали за то, что он буквально вился змеей. Еще его называли Скользкий Тодд и Неуловимый Призрак. Три года играл в сборной Америки. Неужели не слышали?
— Нет.
— Чудовищно! — вскричал Фредди и собирался было подробно описать, как Змеюка пробежал 87 ярдов на историческом матче 1930 года, но тут послышался странный, зловещий звук, и ручка двери зашевелилась.
Фредди взглянул на Терри, Терри — на Фредди. Оба подумали
Терри восхитилась Пьером Александром Б. Она не видела его, и ей не нравилось то, что она о нем слышала, но в упорстве ему не откажешь, истинный бульдог. Те, кто испытал руку Фредди, напоминающую окорок, обычно полагали, что с них хватит. Так полагали многие; но не комиссар. Да, думала Терри, этих комиссаров изготовляют из стали.
Однако сейчас было не до мыслей. Она сдвинула брови и махнула рукой в сторону ванной, стараясь внушить Фредди, чтобы он посидел взаперти, пока не сочтет, что снова пришло время действий. Язык мимики труден, и ее приятно удивило, что туповатый рыцарь сразу его понял. Многозначительно кивнув, он юркнул в ванную с прытью Змеюки Тодда, и в тот же миг дверь открылась, являя взору не П.А. Бюиссонада, но неизвестного субъекта, который сообщил свистящим шепотом, что он — agent d'hotel, то есть частный сыщик.
Дома, в ванной, Пьер Александр промывал глаз борной кислотой. К этой мерзкой Трант он не пошел бы ни за какие деньги и надеялся, что в будущем — тут он приложил к синяку сырое мясо — как-нибудь удастся собрать на нее материал.
Что до сыщика, он был щуплый и усатый. Если прибавить испуганный взор, это придавало ему сходство с нервной креветкой. Он и впрямь нервничал после того, как портье ему передал, что жители третьего этажа жалуются — вроде бы внизу кого-то убивают.
Увидев, что Терри жива и здорова, он приободрился.
— Ха! — сказал он. — Оч-чень хорошо! Прекрасно.
Терри не разделила его радости. Конечно, ей было приятно, что это — не Пьер Александр, но зачем к ней вообще врываться? Когда ложишься в постель, сыщик неуместен. И она сухо спросила:
— Что вы тут делаете?
Сыщик доверительно объяснил, что обитатели отеля слышали шум, то есть, гам, или, точнее, тарарам.
— Я не шумела.
— Видимо, ваш сосед.
— Им что-то приснилось. Или померещилось.
— А что, может быть. Но мне приказали выяснить, в чем дело.
— Это не причина врываться ко мне ночью.
Сыщик поджал губы и передернул плечами, как бы намекая на то, что у него — свои методы.
— Вы спали, мадемуазель? — осведомился он.
— Да.
Сыщик обрадовался.
— Вот потому и не слышали! Нам сообщили, что cambrioleur, [121] проникнув в номер с балкона, обрушил какую-то мебель. Понимая, что начнется розыск, он испугался и спрятался.
— Где?
— В ванной, — отвечал сыщик, вдохновленный свыше.
121
Грабитель, взломщик (франц.).
Конечно, он не собирался никого там застать, но предположил, что, если туда заглянет, можно отчитаться со спокойной совестью. Он заглянул; и
— Зеленые ели! — вскричал он. Это выражение (или что-то похожее) он подцепил у американцев в конце войны и употреблял в минуты сильных эмоций.
Убийц он не встречал, не знал их повадок, но слышал, что, загнанные в угол, они неуправляемы. Поскольку это ему не нравилось, он трясся двадцать секунд подряд, пока Терри не сказала:
— Это мой друг.
Пелена спала с глаз сыщика, как падала недавно с глаз Фредци. Убийц он не знал; но таких вот друзей знал досконально. Иногда ему казалось, что ббльшую часть жизни вытаскивал их из чужих ванных. Возможно, на них очень действует здешний воздух. Как бы то ни было, на Фредди он смотрел сурово, когда говорил:
— Придется вам уйти.
— Он как раз уходит, — заверила Терри.
— Надеюсь, мадемуазель, вы осознаете, что ситуация…
— Да, конечно!
Сыщик внезапно явил лучшую, высшую сторону своей души:
— Я — что, — сказал он. — Любовь, она вещь хорошая. Да вот начальство не велит. Ваш друг понимает по-французски?
— Нет.
— Тогда не передадите ли, мадемуазель, чтобы он шел к себе? И побыстрей (au trot [122] ), — прибавил сыщик.
— Передам.
— Спасибо вам большое!
И сыщик удалился, пощелкивая языком.
— Что тут было? — спросил Фредди. — Ни черта по-ихне-му не понимаю!
— Он смущен, — объяснила Терри. — Вы — у меня в ванной, ночью, в голубой пижаме…
122
Рысью (франц.).
Фредди густо покраснел и от стыда, и от гнева. Его рыцарская душа не выносила легкомысленных речей.
— Я ему голову оторву!
— Не вините его, он француз. У них нечистое воображение.
— Хорошо, что я из Америки.
— И я тоже. Ты видишь в ясном свете, что… [123]
— Да, что?
— Не помню. Как же это там?
— Бог его знает. Дальше я обычно мычу.
— Вот и я. Слова знают только аргентинцы, португальцы и греки. Да, Мяч, вам пора идти. Спасибо, что заглянули. Вы просто молодец!
123
Ты видишь в ясном свете, что… — «…что мы приветствовали при слабых отблесках последнего заката», то есть американский флаг. Первые строки государственного гимна США.
— Ну, что вы!
— Постойте, нельзя ж отпускать вас без выпивки. Вы как, готовы?
— Вообще-то не прочь.
— Тогда пошли в комнату. Терри зажгла свет.
— Ой, Господи! Что тут творится! Кто уронил лампу?
— Я думаю, мы оба. Я приберу немного, ладно?
— Да-да. А я все приготовлю.
Фредди работал быстро. Когда Терри принесла виски и сэндвичи, царил полный порядок. Как заметила хозяйка, «и не подумаешь, что заходил взломщик!» Они сели на диван.
— Одно слово, уютно! — заметил Фредди.