Том 13. Салли и другие
Шрифт:
— А, вон что! Ну, я свою часть дела выполнил. Теперь пусть трудится мой агент. У меня нет долгов перед публикой. Пусть теперь она кружится перед моей картиной… да, кстати, как там с вальсом?
— Он закончен, — подавлено сказала Аннет. — И даже издан.
— Издан?! Тогда в чем дело? Откуда эта грусть? Почему вы не порхаете по площади и не щебечете от счастья?
— Потому что он издан на мои деньги. Не так много, пять фунтов, но и они не окупились. Если тираж разойдется, издадут еще.
— И вы будете платить?
— Нет, за следующие платят издатели.
— А
— Грушинский и Бухтеркирх.
— Господи! Да о чем тогда беспокоиться! Считайте, что дело в шляпе! Человек с такой фамилией, как Грушинский, продаст десять таких изданий, а при поддержке Бухтеркирха они заставят танцевать этот вальс всю страну. Младенцы, и те запляшут в колясочках.
— Когда я его видела, он, кажется, так не думал.
— Ну конечно! Он не знает своей силы. Его застенчивость вошла в поговорку. Все музыканты говорят: «Фиалка, а не человек!» Дайте ему развернуться.
— Да я готова на все, чтобы он хоть что-нибудь продал. Как ни странно, он продал! Не было никакой причины, чтобы вальс неизвестного композитора стал продаваться лучше вальсов других неизвестных композиторов, но именно это и произошло. Без всякого предупреждения тонкий ручеек превратился в мощный поток, и сам Грушинский, по-отечески поздравив Аннет, заказал за неделю два новых издания. Беверли, все еще находящийся под неусыпным оком Селлерса, сказал, что он не сомневался в успехе этого вальса с тех пор, как одна лишь фраза привела его в такой восторг, что ему пришлось аплодировать палкой об пол. Даже Селлерс ненадолго забыл про свои триумфы и соблаговолил поздравить Аннет. Деньги потекли, сглаживая дорогу жизни.
То были славные дни, и даже шляпки…
Короче говоря, жизнь била ключом; лишь одно мешало ей достичь совершенства. Ничто так не разлучает друзей, как успех одного из них, но эта беда обошла Аннет стороной. Селлерс был готов потесниться на аллее славы, ученицы, хотя и тупоголовые, ее просто обожали, Беверли — больше всех, но именно из-за него она не чувствовала себя совсем счастливой. Ей, добившейся успеха, было больно смотреть на неудачи. Правда, Беверли не огорчался, мало того — ни за что не хотел обидеть Селлерса. Тот, собственно, тоже не собирался его обижать, — он просто играл на нем свои победные песни. Это ее огорчало, и если, поднимаясь к Алану, она слышала в мастерской его голос, она тут же. не постучавшись, уходила к себе.
Однажды, сидя у себя в комнате, она услышала, как на площадке, рядом с ее дверью, зазвонил телефон. Она вышла и взяла трубку.
— Алло, — произнес сердитый голос. — Мистер Беверли дома?
Аннет до этого слышала, как тот выходил на улицу, она всегда узнавала его шаги.
— Нет, — отвечал она. — Что ему передать?
— Передайте, — сказал рассерженный голос, — что звонил Руперт Моррисон, и спрашивал, что ему делать со всеми этими нотами. Переслать их куда-нибудь, или как? — Голос абонента стал особенно высоким и возмущенным. Очевидно, мистер Моррисон находился в нервном напряжении, когда человеку неважно, кто его слушает, только бы выговориться.
— Ноты? —
— Ноты! — взвизгнул мистер Моррисон. — Кипы и кипы этих чертовых нот! Он что, шутит? — истерически заорал он, явно обретя в лице Аннет благодарного слушателя. Она и впрямь слушала, а ему это было очень нужно. — Он сдает мне квартиру! — простонал он. — Я надеялся, что здесь тихо, и я, наконец, допишу свою повесть, — и что же? Каждое утро новый грузовик с нотами! Как тут можно сосредоточиться, когда между этими кипами и шагу нельзя ступить?!
Аннет ухватилась за телефонную будку. В голове у нее все кружилось, но многое стало проясняться.
— Вы меня слышите? — спросил Моррисон.
— Да. От… от какой фирмы приходят посылки?
— Что?
— Кто издатели?
— Не помню. Что-то длинное. Хотя, постойте, — по-моему, Грузчинский и кто-то еще.
— Я передам мистеру Беверли, — ответила Аннет спокойным, ровным голосом. Ей казалось, что голову сжимает свинцовый обруч.
— Эй! Не бросайте трубку! — закричал Моррисон.
— Да?
— И про картины тоже скажите!
— Картины?
— Да. Четыре ужасно здоровые. Размером со слона каждая. Повернуться негде! И…
Аннет повесила трубку.
Мистер Беверли, как обычно, взбегал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, но, не дойдя один пролет, увидел открытую дверь.
— Можно вас на секундочку? — спросила Аннет.
— Конечно! А что? Еще один тираж продали?
— Не знаю, мистер… Бэйтс.
Она надеялась, что он смутится, но надежда не оправдалась. Он спокойно принял удар.
— Вы знаете мою фамилию? — спросил он.
— Я знаю гораздо больше. Вы — миллионер из Глазго.
— Да, правда, — признал Алан. — Но это наследственное. Отец тоже был миллионер…
— И вы тратите деньги, — горько заметила Аннет, — чтобы создать рай для дураков, пока вам не надоест и вы не выбросите свои игрушки. Вам не приходило в голову, что это жестоко? Вы думаете, Селлерс будет так же бодриться, когда вы перестанете покупать его картины?
— Я не перестану, — отвечал Алан. — Что ж покупать миллионеру из Глазго, если не его картины? Селлерс ничего не узнает. Он будет писать, я — покупать, все рады и счастливы.
— Вот как? А какое будущее вы уготовили мне?
— Вам? — задумчиво сказал он. — На вас я женюсь. Аннет напряглась от ног до головы и попыталась испепелить его взглядом. Он встретил его с тихим обожанием.
— Женитесь? На мне?
— Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Вам страшно оказаться в доме, где висят картины Селлерса. Это вам не грозит. Мы их положим на чердак.
Она попыталась было что-то сказать, но он остановил ее.
— Нет, слушайте! Присядьте ненадолго и выслушайте историю моей жизни. Мы опустим первые двадцать восемь лет и три месяца, заметив, что большую часть из них я искал именно такую девушку. Тридцать девять дней назад я повстречал вас. Вы шли по набережной, я проезжал мимо в такси. Я сказал шоферу остановиться, вы направились к метро «Чэринг-Кросс». Я…