Том 13. Салли и другие
Шрифт:
— Не беспокойся, Пегги, это будет еще не скоро. Не раньше того дня, когда я смогу заработать достаточно денег.
— Еще не подобрался к Аллее Бессмертных?
— Я думаю, еще надо немного пройти. Пегги, ты — вроде куклы-неваляшки. Сидишь на самом краешке стола и никак не падаешь.
— Спасибо, Джордж. Ты знаешь, я всегда говорю откровенно. Когда я была маленькая, я брала с собой в кровать любимую куклу. Вот и ты к ней так привязан. — И она указала на фотографию.
С того дня, когда они встретились, по молчаливому соглашению эта тема ни разу
— Джордж, ты мне так и не сказал, как ее зовут.
— Холидей, — скованно отвечал Резерфорд.
— Это фамилия. А по имени?
— Элис.
— Ну не злись, Джордж! Я тебя не укушу. Расскажи мне о ней. Она живет в том сером доме, окруженном лужайками с розами и деревьями?
— Нет.
— Не будь занудой, Джордж! Да что с тобой?
— Прости меня, Пегги, — сказал Макси, — я чувствую себя как последний дурак. И в этом нет никакого смысла. Пока что я зарабатываю полдоллара в год. Понятно, что жаловаться не на кого. Но, ты знаешь, когда я пишу, я как бы возвращаюсь домой. Ты напомнила мне не просто неунывающую куклу, а талисман, приносящий удачу. До нашей встречи мне никак не удавалось так много и хорошо писать. Выходит, ты и есть мой талисман.
— Что ж, очень рада. Приятно думать, что у каждого в этом мире есть свое предназначение. Джордж, если я тебя поцелую, это тебе еще больше поможет?
— Лучше не надо. С талисманами обращаются очень осторожно.
Она спрыгнула со стола и подошла к нему, смотря на него большими серыми глазами, которые всегда напоминали ему о котенке.
— Джордж!
— Да?
— Нет, ничего.
Она отвернулась к камину и посмотрела на фотографию.
— Джордж.
— Что?
— Скажи, а какие у нее глаза?
— Серые.
— Как у меня?
— Темнее.
— И лучше?
— Я не думаю, что это подходящая тема.
Она резко повернулась. Кулаки ее были сжаты, лицо ярко горело:
— Я тебя ненавижу! — вскричала она. — Ах, как бы я хотела никогда тебя больше не видеть!..
Она наклонилась к камину, закрыла лицо руками и разрыдалась. Резерфорд вскочил и остановился в беспомощности. Потом подошел к Пегги и робко положил руку на ее плечо.
— Ну, Пегги, не надо… Она резко одернула его:
— Не прикасайся ко мне! Слышишь! Если бы я только никогда тебя не видела!
Она побежала к двери, выскочила и с шумом захлопнула ее.
Он остался стоять, где стоял, подавленный и безмолвный. Затем почти машинально нащупал в кармане коробок и зажег трубку.
Прошло полчаса. Дверь потихоньку открылась, и показалась Пегги. Она была бледна, глаза ее были красными. Она улыбнулась слабой извиняющейся улыбкой.
— Пегги!
Он попытался сделать шаг ей навстречу, но она остановила его.
— Прости меня, Джордж. Я знаю, это глупо.
— Пегги, да что ты!
— Я знаю. Я знаю, как это все нелепо и глупо. Ты был очень добр ко мне. Я подумала, мне надо зайти и извиниться. Прощай, Джордж.
Следующим вечером он ждал ее, но она не пришла. Так проходил день за днем, но она не появлялась. И вот однажды, читая газету, он наткнулся на заголовок «„Девичий остров" уехал на гастроли в Чикаго».
С этого момента дела у него пошли вкривь и
Ему было одиноко. В первый раз за свое пребывание в Нью-Йорке он по-настоящему это ощутил. В самые черные дни ему было достаточно взглянуть на фотографию, и боль проходила, но сейчас она потеряла свои былые чары. Ничто не держало его в этом листе картона. Его мысленный взор каждый раз обращался к маленькой темноволосой девчушке, имевшей привычку сидеть на краешке стола, улыбаться и задавать прямые вопросы, открыто глядя на него большими серыми глазами.
А дни все шли, однообразные в своей монотонности, лишь ее мысленный образ сидел все там же и улыбался ему.
Пришла осень, а с ней — и открытие театрального сезона. Одна за одной на Бродвее стали зажигаться электрические афиши, говоря прохожим, что унылые вечера в прошлом, и Нью-Йорк, наконец, становится самим собой. В том театре где раньше шел «Девичий остров», готовили новый водевиль' и отель был снова полон танцовщиц. Снова стал он слышать обрывки оживленных разговоров у себя за дверью, и тщетно надеялся услышать ее голос.
Он потерял сон. Он пытался писать, но мысли мешали сосредоточиться. Вдруг в один из таких вечеров он услышал стук в дверь. Он вскочил, опрокинув чернильницу, но это был репортер, ошибившийся дверью, который потом очень долго удивлялся, что ж такого он совершил, чтобы вызвать такой отпор.
Но у Бродвея есть свой бальзам. Грустные мысли уходят, когда он зажигает свои огни и до краев заполняется веселой публикой. В последнее время Резерфорд выработал привычку обходить окрестности Сорок Второй улицы как раз перед началом вечерних спектаклей. Сам воздух был пропитан беззаботностью и весельем, и ему нравилось наблюдать за прохожими, представляя их персонажами своих будущих рассказов.
В одно из таких путешествий он забрел на какую-то площадь. Как раз закончился спектакль, и театры освобождались от публики. Такие часы были лучшими в его прогулках. Он отошел на противоположную сторону и в этот момент заметил Пегги.
Она стояла на углу, застегивая перчатки. Через мгновение он был рядом с ней.
— Пегги! — воскликнул он.
Она выглядела бледной и уставшей, но, обернувшись к нему, порозовела и протянула ему руку. В ее манере не было ни малейшей неловкости, было видно — она была искренне рада снова увидеть его.
— Где ты пропадала? — спросил он. — Я уж и не думал тебя увидеть.
Она с любопытством посмотрела на него.
— Ты скучал по мне, Джордж?
— Ну, конечно, скучал! Вся моя работа совсем без тебя расклеилась.