Том 13. Салли и другие
Шрифт:
Я, конечно, не ожидал, что, узнав, кто я, он пустится танцевать по комнате на пуантах. Он и не пустился. Он задержал на мне укоризненный взгляд, более или менее такой же, каким таракан смотрит на кухарку, которая посыпает его порошком от насекомых.
— У меня была переписка с мистером Вустером, — холодно произнес он. — Мы также говорили с ним по телефону.
И удалился, до последнего мгновения не спустив с меня укоризненного взгляда. Можно было убедиться, что Горринджи не из забывчивых.
— Это был Перси, — пояснила тетя Далия. Я ответил, что догадался.
— Ты заметил, какое у него было выражение лица, когда он произнес имя Флоренс? Ну, просто умирающий гусь под дождем.
— А вы заметили, — со своей
— Еще бы. По-моему, на такого типа даже родная мать не могла бы смотреть без отвращения. А вот у мамаши Троттер, представь себе, он любимчик. Она в нем души не чает. Обожает его так же страстно, как ненавидит миссис Бленкинсоп, жену советника Бленкинсопа. Во время вашего совместного ужина она упоминала миссис Бленкинсоп?
— Несколько раз. А кто это?
— Ее соперница в борьбе за место королевы ливерпульского света.
— Неужели и в Ливерпуле борются за первенство в свете?
— Еще как. Троттер и Бленкинсоп идут, я слышала, ноздря в ноздрю. То одна вырывается на полноса вперед, то другая. Борьба не на жизнь, а на смерть, как раньше в Нью-Йорке боролись за превосходство четыреста богатейших семейств. Но зачем я тебе это рассказываю? Твое место сейчас в саду на закате, поймай Перси и взбодри его неприличными анекдотами. У тебя, надеюсь, имеются в запасе неприличные анекдоты?
— Да, пожалуй.
— Тогда двигай вперед. «Так ринемся в пролом еще раз, / Завалим стену мертвыми телами!» [28] Улю-лю! Йойкс! Гони, гони! — заключила тетушка, вернувшись к охотничьему жаргону своей молодости.
Ну, что ж. Когда тетя Далия приказывает двигать вперед, то встаешь и двигаешь, это, кто понимает, в ваших же интересах. Но из дома навстречу закату я вышел в довольно безрадостном настроении. Перси Горриндж произвел на меня впечатление человека, растормошить которого будет нелегко. В нем угадывалась такая же суровость и неумолимость, какую я заметил в Чеддеровом дяде Джозефе во время нашего краткого общения в полицейском суде на Винтон-стрит.
28
Завалим стену мертвыми телами. — Цитата из хроники Шекспира «Генрих V», акт 3, сц. 1.
Так что я был, скорее, даже доволен, когда оказалось, что в саду на закате никакого Перси на наблюдается. Я не стал за ним гоняться, а просто принялся прохаживаться взад-вперед, вдыхая свежий воздух. Но успел вдохнуть его совсем немного, когда он вдруг появился из-за рододендрона и мы столкнулись чуть ли не нос к носу.
Если бы не бачки, я бы его, наверное, не узнал. Не прошло еще и десяти минут после того, как он просунул голову в дверь к тете Далии, но за этот краткий промежуток времени он совершенно переменился. Передо мной стоял не унылый гусь под дождем, как определила его тетя, а веселый, бойкий малый. Он высоко держал голову, жизнерадостно улыбался, и вообще чувствовалось, что этот человек с минуты на минуту пустится отбивать чечетку. Можно было подумать, что он насмотрелся на смешной фокус Фредди Уиджена с двумя пробками и веревочкой.
— Привет, привет, Вустер, — бодро воскликнул он, словно страсть как обрадовался встрече с Бертрамом. — Гуляете?
Я ответил, что да, гуляю, и он расплылся в улыбке, будто ничего умнее и замечательнее я не мог придумать. «Умница этот Вустер, — как бы говорил он. — Ходит гулять».
Затем последовала пауза, во время которой он глядел на меня с любовью и слегка переминался с ноги на ногу, шаркая подошвами и как бы пританцовывая. Потом он сказал, что вечер — чудесный, и я, со своей стороны, это подтвердил.
— А какой закат! — указал он на небо.
— Смачный, — кивнул я, и действительно, полнеба полыхало, как в цветном кинофильме.
— Глядя на него, — сказал он, — я вспомнил стихотворение, которое на днях набросал для «Парнаса». Небольшая такая вещица. Не хотите послушать?
— Да, пожалуй.
— Называется «Калибан на закате».
— Что на закате?
— Не что, а кто. Калибан.
Он откашлялся и начал декламировать:
Я стоял на закате рядом с одним человекомИ смотрел, как заходит солнце.Воздух полнился лепетом летних ароматов,Бодрый ветерок пел, как вечерний горн,Звучащий с неба, пламенеющего на западе,Алого, сиреневого и золотогоИ синего, как очи Елены,Когда она сидела в Илионе,Взирая с высоты на греческие шатры,Темнеющие внизу.А он, этот человек, стоявший рядом,Глазел на такую несказанную красоту,Как тупое, бессмысленное животное.Он сказал:«Вам не кажется, что этот закатНапоминаетКусокКровавого бифштекса?»Перси дочитал стихотворение и открыл глаза — он декламировал с закрытыми глазами, для пущей проникновенности, — и заключил:
— Интонация, разумеется, горькая.
— О да, ужасно горькая.
— У меня было горько на душе, когда я писал это. Вы, кажется, знакомы с типом по фамилии Чеддер? Это я его имел в виду. Конечно, в действительности мы с ним никогда не стояли рядом, глядя на закат, но, понимаете ли, я чувствовал, что, доведись ему любоваться закатом, он произнес бы именно эти слова. Я прав?
— Полностью.
— Бездушный чурбан, не правда ли?
— Бездушный до мозга костей.
— Не способный к тонким переживаниям.
— Совершенно не способный.
— Правильно было бы назвать его тыквоголовым болваном?
— В самую точку.
— Да, — сказал Перси. — Хорошо, что она, наконец, от этого избавилась.
— Кто — она?
— Флоренс.
— О, а! Избавилась от чего?
Он внимательно посмотрел на меня, глубоко дыша, как овсяная каша в кастрюльке, перед тем как закипеть. Я человек наблюдательный и умею делать выводы из того, что наблюдаю, и я понял, что в его жизни недавно произошло некое событие, от которого он взошел, как на дрожжах, и теперь должен либо с минуты на минуту лопнуть от избытка эмоций, либо излить их на первого встречного. Несомненно, он бы предпочел, чтобы этот первый встречный оказался не в вустеровском духе, но, наверное, он говорит себе: разборчивость тут неуместна, приходится довольствоваться тем, что есть.
И он остановился на втором варианте.
— Вустер, — произнес Перси и положил руку мне на плечо, — можно я задам вам один вопрос? Ваша тетя говорила вам, что я люблю Флоренс Крэй?
— Д-да, помнится, упомянула как-то.
— Я так и думал. Она — дама не из молчаливых, хотя и обладает рядом прекрасных качеств. Я вынужден был с ней поделиться вскоре после приезда сюда, так как она поинтересовалась, почему, черт возьми, я брожу в унынии, как дохлая курица?
— Или как Гамлет?
— Как Гамлет или как дохлая курица, все равно. Я признался, что это из-за любви к Флоренс, к которой я питаю пламенную страсть, а недавно узнал о ее помолвке с этим остолопом Чеддером. Для меня, я ей объяснил, это было словно удар обухом по голове.