Том 15. Дела и речи
Шрифт:
И самый широкий из всех этих кругов, из всех этих источников сияния человеческого духа — пресса.
Диаметр прессы — это диаметр самой цивилизации.
Всякому умалению свободы прессы соответствует ослабление цивилизации. Где прегражден путь свободе прессы, там, можно сказать, отрезан источник питания человеческого рода. Господа, задача настоящего времени — преобразовать старые устои общества, создать истинный порядок и повсюду заменить вымысел правдой. В этом перемещении социальных основ, на которое направлен титанический труд нашего века, ничто не может устоять перед прессой, устремляющей все свои силы на то, чтобы сбросить гнет католицизма, милитаризма, абсолютизма, чтобы сдвинуть с места все эти наиболее неподатливые глыбы фактов и идей.
Пресса — это сила. Почему? Потому что она — разум.
Она —
Да, в некоторых странах пресса угнетена. Но раба ли она? Нет. Пресса — и раба?! Такое словосочетание немыслимо. Впрочем, есть два великих примера поведения рабов — пример Спартака и пример Эпиктета. Один разбивает свои оковы, другой и в оковах доказывает величие своей души. Когда закованный в цепи писатель не может прибегнуть к первому способу, ему остается второй.
Нет, что бы ни делали деспоты — я заверяю в этом всех свободных людей, слушающих меня сейчас, — разум поработить нельзя. Вы, господин Пеллетан, только что в чудесных выражениях изложили ту же мысль. Более того — своим мужественным примером вы и многие другие доказали это.
Господа, в наш век без свободной прессы не может быть благоденствия. Повсюду заблуждения, крушения и катастрофы.
Сегодня перед нами встают проблемы, выдвинутые самим веком. Они стоят на нашем пути, и миновать ихнельзя. Середины нет; надо либо разбиться о них, либо найти в них спасение. Общество неотвратимо движется в этом направлении. Эти-то проблемы и составляют содержание горестной книга, о которой здесь только что говорилось в столь лестных выражениях. Пауперизм, паразитизм, производство и распределение ценностей, деньги, кредит, труд, заработная плата, уничтожение пролетариата, последовательное смягчение системы наказаний, искоренение нищеты и проституции, борьба за права женщины, которая выведет из жалкого состояния половину человечества, за права ребенка, которому необходимо — повторяю, необходимо — бесплатное и обязательное обучение, борьба за права души, которые предполагают свободу религии, — таковы эти проблемы. При наличии свободной прессы они освещены сверху, они различимы, мы можем видеть как трудности, так и пути их преодоления, мы можем к ним подступиться и в них проникнуть. Подступиться к ним и проникнуть в них — значит их разрешить и тем самым спасти мир. При отсутствии прессы — глубокий мрак. При отсутствии прессы все эти проблемы сразу становятся опасными, мы не различаем ничего, кроме их крутых склонов, мы можем не найти подступов к ним, и общество может пойти ко дну. Погасите маяк, и гавань превратится в риф.
Господа! При наличии свободной прессы в движении человечества вперед не может быть ошибок, колебаний, робости. На темных перекрестках, в гуще социальных проблем, свободная пресса — это стрелка, указывающая дорогу. Отбросьте неуверенность. Идите к идеалу, идите к справедливости и к истине. Ибо недостаточно идти, надо идти вперед. В каком направлении вы идете? Вот в чем весь вопрос. Делать вид, что движешься, еще не значит действительно двигаться по пути прогресса; бег на месте хорош для пассивного повиновения; бесконечное топтание по проторенной дороге — это механическое движение, недостойное человеческого рода. Мы должны иметь цель, должны знать, куда идем, соразмерять усилие с намеченным результатом. Пусть же в каждом нашем шаге содержится идея, пусть каждый наш шаг будет логически связан с другим, и пусть за идеей следует ее осуществление, а за правом следует победа. Ни шагу назад! Нерешительное движение изобличает ничтожество мысли. Хотеть и не хотеть — как это мелко! Кто колеблется, отступает и откладывает, тот не мыслит. Что до меня, то я так же не могу себе представить политику без головы, как Италию без Рима.
Поскольку я произнес это слово — Рим, — позвольте мне на секунду отвлечься и обратить свою мысль к тому храбрецу, который распростерт там на ложе страданий. Поистине, он имеет право улыбаться: слава и справедливость на его стороне. Меня смущает, меня удручает лишь то, что в Италии, в благородной и прославленной Италии, нашлись, могли найтись люди, способные
И такие люди называют себя сынами Италии! Они кричат, что она победила, и не замечают, что она обезглавлена. О, какая неблаговидная авантюра! История в негодовании отпрянет от этой отвратительной победы, которая состоит в том, чтобы убить Гарибальди и таким способом избавиться от подлинного Рима.
Все возмущается во мне. Пройдем мимо.
Господа, кто является союзником патриота? Пресса. Кто является пугалом для труса и предателя? Пресса.
Я знаю, прессу ненавидят, — тем более необходимо любить ее.
Все несправедливое, суеверное, фанатичное чернит, оскорбляет и поносит ее как только может. Я вспоминаю одно знаменитое папское послание; несколько примечательных слов из него сохранились у меня в памяти. В этом послании папа Григорий XVI, наш современник, враг своего века, — что является до некоторой степени общим несчастьем пап, — никогда не забывавший о древнем драконе и апокалиптическом звере, так определяет прессу на своей латыни монаха-камальдульца: Gala ignea, caligo, impetus immanis cum strepitu horrendo.Я не оспариваю ни одного слова этой характеристики, портрет похож: огнедышащий рот, дым, страшная стремительность, грохот.Да, это локомотив на полном ходу! Это пресса, это огромный и священный локомотив прогресса!
Куда он мчится? Куда уносит цивилизацию? Куда увлекает народы этот могучий буксир? Туннель длинен, темен и страшен. Ибо можно сказать, что человечество все еще находится под землей: таким тесным кольцом окружает и давит его материя, такой тяжелый свод суеверий, предрассудков и тирании висит еще над ним, так густ обступивший его мрак. Увы, с тех пор как существует человек, вся его история совершается под землей, нигде не виден божественный луч. Но в девятнадцатом веке, после французской революции, есть надежда, есть уверенность. Там, вдали, перед нами показалась светлая точка. Она растет, растет с каждым мгновением; это будущее, это осуществление наших чаяний, конец бедствий, заря радостей, это Ханаан — земля обетованная, где вокруг нас всегда будут только братья, а над нами — только небо. Смелее, священный локомотив! Смелее, мысль! Смелей, наука! Смелей, философия! Смелей, пресса! Смелей, все вы, мыслители!
Близится час, когда человечество выйдет, наконец, из черного туннеля, в котором оно пребывало шесть тысяч лет, и, оказавшись вдруг лицом к лицу с солнцем идеала, взволнованно и торжественно вступит в ослепительный день!
Господа, еще одно слово.Будьте снисходительны и дозвольте мне сказать это слово о самом себе.
Быть среди вас — счастье.Я благодарю бога за то, что он подарил мне, в моей суровой жизни, этот чудесный миг. Завтра я снова вернусь в тень. Но я видел вас, говорил с вами, слышал ваши голоса, пожимал ваши руки, и я унесу все это в свое уединение.
Вы — мои французские друзья и все остальные друзья мои, присутствующие здесь, — сочтете, разумеется, вполне естественным, что я обращаю свое последнее слово именно к вам. Ведь одиннадцать лет назад вы провожали почти совсем молодого человека; сейчас перед вами старик. Волосы изменились, сердце — нет. Я благодарю вас за то, что вы вспомнили об отсутствующем; я благодарю вас за то, что вы пришли. Примите же и вы, более молодые, чьи имена были дороги мне издалека и кого я увидел здесь впервые, — примите мое глубокое умиление. Мне кажется, что среди вас я дышу воздухом моей родины, мне кажется, что каждый из вас привез мне частицу Франции, мне кажется, что из ваших душ, витающих вокруг меня, излучается нечто чарующее и возвышенное, нечто похожее на свет и являющееся для меня улыбкой родины.
Я подымаю бокал за прессу! За ее могущество, за ее славу, за ее действенность! За ее свободу в Бельгии, Германии, Швейцарии, Италии, Испании, Англии, Америке! За ее освобождение в других странах!
ЖЕНЕВА И СМЕРТНАЯ КАЗНЬ
Письма господину Босту, швейцарскому республиканцу
Отвиль-Хауз, 17 ноября 1862