Том 15. Дела и речи
Шрифт:
Я хорошо знаю, что философы — пустые мечтатели. Чего они хотят? Да, они стремятся уничтожить смертную казнь! Они заявляют, что смертная казнь — траур для человечества. Траур! Пришли бы они посмотреть, как смеется толпа, окружающая эшафот. Пусть вернутся они, наконец, к действительности! Там, где они видят траур, мы находим смех. Эти люди, право, витают в облаках. Они кричат о дикости и варварстве, потому что время от времени у нас вешают человека или отрубают ему голову. Вот мечтатели! Общество без казни? Вы так думаете? Можно ли вообразить что-либо более нелепое? Как! Долой эшафот, и в то же время долой войну? Не убивать больше никого, — я спрашиваю вас, есть ли в этом хотя бы капля здравого смысла? И кто, наконец, избавит нас от философов? Когда покончат со всякими этими системами, теориями, беспочвенными мечтами и бессмыслицами? Бессмыслица, — во имя чего, спрошу я вас? Во имя прогресса? Пустое
Забавно было бы видеть во главе общества и цивилизации Эсхила, Софокла, Исайю, Иова, Пифагора, Пиндара, Плавта, Лукреция, Вергилия, Ювенала, Данте, Сервантеса, Шекспира, Мильтона, Корнеля, Мольера и Вольтера. Было бы от чего надорваться от смеха!
Все степенные люди разразились бы смехом. Все здравомыслящие люди пожали бы плечами. Джон Буль так же, как и Прюдом. Больше того — это был бы хаос. Справьтесь об этом во всех присутствиях, у биржевых маклеров и королевских прокуроров.
Но как бы там ни было, сударь, вы снова собираетесь обсудить эту огромную проблему — проблему узаконенного убийства. Будьте мужественны. Не отдавайте завоеванного. Пусть люди, стремящиеся к добру, всеми силами добиваются успеха.
На свете нет малых народов. Я говорил это Бельгии по поводу осужденных из Шарлеруа. Да будет позволено мне повторить то же самое Швейцарии сегодня. Величие народа вовсе не измеряется его численностью, подобно тому как величие человека не измеряется его ростом. Ум и доблесть — единственное мерило. Велик тот, кто подает великий пример. Малые нации станут великими нациями, когда рядом с многочисленными, обладающими обширными территориями странами, которые упорствуют в фанатизме и предрассудках, в ненависти и войнах, в рабстве и убийствах, они будут кротко и гордо проводить идею братства, отвергнут меч, уничтожат эшафот, прославят прогресс и будут жить с ясной, как небо, улыбкой на устах. Слова пусты, если за ними не скрывается идея. Мало быть республикой, надо быть свободой. Мало быть демократией, надо быть гуманностью. Народ должен быть человеком, человек должен иметь душу. Было бы отрадно, если бы в момент, когда Европа движется вспять, Женева пошла вперед. Пусть Швейцария, и в особенности ваша маленькая благородная республика, подумает о том, какое это будет великолепное зрелище: республика, уничтожающая смертную казнь перед лицом всех монархий. Было бы величественно возродить в новой форме старое поучительное соперничество Женевы и Рима и открыть для взоров и размышлений цивилизованного мира, с одной стороны, Рим, с его папством, которое осуждает и проклинает, с другой стороны — Женеву, с ее евангелием, которое прощает.
Народ Женевы, ваш город стоит на райском озере, вы живете в благословенном краю, вас окружают все чудеса мироздания. Привычное созерцание прекрасного открывает истину и налагает обязанности. Цивилизация, как и природа, должна быть гармоничной. Прислушайтесь к тому, что вам говорят все эти полные милосердия чудеса, верьте вашему лучезарному небу, из его лазури нисходит благо, — так уничтожьте же эшафот. Не будьте неблагодарными. Пусть никто не скажет, что в этом чудесном уголке земли, где бог являет человеку священное великолепие Альп, Арву, Рону, голубой Леман и освещенный солнечным сиянием Монблан, человек в обмен и в благодарность являет богу гильотину!
Виктор Гюго.
Отвиль-Хауз, 29 ноября 1862
Милостивый государь!
Письмо, которое я имел честь послать вам 17 ноября, очевидно дошло до вас числа 19-го или 20-го. На следующий день после того, как я продиктовал это письмо, в суде департамента Соммы стало слушаться дело Дуаз-Гарден, которое сразу не только осветило некоторые ужасные случайности смертной казни, но и обнаружило крайнюю необходимость коренного пересмотра уголовного кодекса. Чудовищные факты по-своему доказывают необходимость реформ.
Сегодня я прочел в «Пресс» следующее сообщение из Берлина, датированное 24-м числом: «Вы напечатали письмо, адресованное Виктором Гюго г-ну Босту в Женеву, по поводу смертной казни. Опубликование этого письма несколько запоздало. Уже две недели тому назад женевское Учредительное собрание закончило свою работу. Принятая им конституция не отвечает пожеланиям поэта, так как она сохранила смертную казнь, отменив ее лишь для политических преступлений».
Нет,
Свое письмо я адресовал скорее народу, который решает, чем конституционному комитету, который лишь подготавливает решения.
Через несколько дней, 7 декабря, проект конституции будет поставлен на народное голосование. Значит, время еще есть.
Конституция девятнадцатого века, хоть в какой-то мере сохраняющая смертную казнь, недостойна республики. Кто произносит слово «республика», подразумевает слово «цивилизация». Отвергнув проект, который ему собираются предложить, народ Женевы — это его право и его долг — свершит одно из тех вдвойне великих деяний, которые отмечены печатью верховной власти и печатью правосудия.
Быть может, вы сочтете полезным опубликовать это письмо.
Еще раз приношу вам, милостивый государь, уверения в моем глубоком к вам уважении и моей искренней сердечности.
В. Г.
ДЕЛО ДУАЗ
Редактору газеты «Тан»
Милостивый государь!
Соблаговолите, пожалуйста, включить и мой взнос в подписку в пользу Дуаз. Однако не следует ограничиваться только сбором денег. Сейчас происходит нечто гораздо худшее, чем то, что происходило, быть может, даже в деле Лезюрка: пытка, восстановленная во Франции в девятнадцатом веке, признание, вырванное при помощи удушения, смирительная рубашка, надетая на беременную женщину; заключенная, доведенная до безумия; чудовищное детоубийство, совершенное законом, — убийство ребенка во чреве матери во время пыток; поведение судебного следователя, двух председателей суда и двух прокуроров, осуждение невиновной, а после признания ее невиновности оскорбление, нанесенное ей во время судебного заседания со стороны правосудия, которое должно было бы пасть перед ней на колени, — все это далеко превосходит вопрос о деньгах.
Спора нет, подписка — хорошее, полезное и похвальное дело, но в данном случае требуется более высокое возмещение. Обществу причинен еще больший ущерб, чем Розали Дуаз. Цивилизации нанесено глубокое оскорбление. И больше всего страдает от этого оскорбления правосудие.
Подписка — пусть; но мне кажется, что бывшие министры юстиции и бывшие старейшины адвокатов должны предпринять что-то другое. Что касается меня, то у меня есть долг, и я его исполню.
Виктор Гюго.
Отвиль-Хауз, 2 декабря 1862
1863
К РУССКОЙ АРМИИ
Русские солдаты, станьте вновь людьми!
В этот момент вам предоставляется возможность покрыть себя славой; воспользуйтесь же этой возможностью.
Пока еще не поздно, слушайте:
Если вы будете продолжать эту варварскую войну; если вы, офицеры, благородные сердца, вы, кого по малейшей прихоти могут разжаловать и бросить в Сибирь; если вы, солдаты, вчерашние крепостные, сегодняшние невольники, насильно отторгнутые от матерей, невест и семей, рабы кнута, с которыми дурно обращаются, которых плохо кормят и обрекают многие годы, неизвестно сколько лет, нести военную службу, а в России она более тягостна, чем каторга в других странах; если вы, сами жертвы, пойдете в бой против жертв; если в священный час, когда поднимается достойная благоговения Польша, в последний час, когда вам предоставлен выбор между Петербургом, где царствует тиран, и Варшавой, где царствует свобода, если в этой решающей схватке вы забудете о вашем долге, о вашем единственном долге — братстве; если вы выступите против поляков заодно с царем, их и вашим палачом; если вы, угнетенные, извлекли из вашего угнетения лишь один урок — поддерживать угнетателя; если свое несчастье вы превратите в свой позор; если вы, вооруженные, отдадите свою слепую и одураченную силу на службу деспотизму, огромному, но слабому чудовищу, подавляющему без разбора всех — и русских и поляков; если, вместо того чтобы повернуться и выступить против палача народов, вы, пользуясь перевесом в оружии и числе, трусливо раздавите это отчаявшееся героическое население, отстаивающее первейшее из прав — право на родину; если в середине девятнадцатого века вы совершите убийство Польши; если вы сделаете это, — знайте, русские солдаты, вы падете, что почти невозможно, еще ниже южноамериканских банд и вызовете омерзение всего цивилизованного мира! Преступления, совершенные путем насилия, есть и остаются преступлениями; отвращение общества — это уголовная кара.