Том 15. Дела и речи

Гюго Виктор

Существует ли некое турецкое божественное право, которое христиане почитают так же, как божественное право своих монархов? Сейчас убийства, разбой, насилия обрушились на Кандию, как полгода назад на Германию. То, что не было бы дозволено Шиндерханнесу, дозволено политике. Равнодушно, с саблей у пояса, взирать на резню — это называется быть государственным деятелем.

Нас уверяют, что в интересах религии нужно дать туркам беспрепятственно зверствовать на Кандии и что устои общества поколебались бы, если бы на всем протяжении от Скарпенто до Киферы не перебили всех младенцев до единого. Уничтожать урожай, предавать селения огню — якобы полезное дело. Доводы, которые выдвигают, чтобы объяснить эти зверства

и заставить мириться с ними, превышают наше понимание. То, что произошло этим летом в Германии, тоже поражает нас. Одно из унижений, знакомых тем, кто, как я, отупел от долгого изгнания, заключается в неспособности понять великие побуждения современных убийц.

Все равно, отныне критский вопрос — в порядке дня. Он будет разрешен, и разрешен, как все вопросы нашего века, освобождением угнетенных.

Единая Греция, единая Италия, венец первой — Афины, венец второй — Рим. Вот что мы, люди Франции, обязаны дать двум нашим матерям.

Это — неоплаченный долг; Франция погасит его. Эт о— святая обязанность; Франция выполнит ее.

Когда?

Держитесь стойко!

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 2 декабря 1866

1867

ОТВЕТ НАРОДУ КРИТА

Отвиль-Хауз, 17 февраля 1867

Я пишу эти строки, повинуясь приказу свыше — приказу людей, испытывающих смертную муку.

Из Греции до меня донесся второй призыв.

Передо мной письмо, отправленное из лагеря повстанцев, из Омалоса, селения Кидонийской епархии, обагренное кровью мучеников, писанное среди развалин, среди трупов, проникнутое духом чести и свободы. В нем есть нечто героически повелительное. Заголовок гласит: «Народ Крита — Виктору Гюго». В этом письме сказано: «Продолжи дело, которое ты начал».

Я продолжаю его. И, так как умирающая Кандия этого хочет, я снова поднимаю свой голос.

Это письмо подписал Зимбракакис.

Зимбракакис — герой этого восстания на Кандии, а Зирисдани — его предатель.

В часы великой борьбы целые народы воплощаются в воинах, которые в то же время являются светочами мысли; таков был Вашингтон, таков был Боцарис, таков Гарибальди.

Как Джон Браун встал на защиту негров, как Гарибальди встал на защиту Италии, так Зимбракакис встает на защиту Крита.

Если он останется верен себе до конца, — а это так будет, — то погибнет ли он, как Джон Браун, или восторжествует, как Гарибальди, — Зимбракакис будет великим.

Хотите знать, каково положение на Крите? Вот некоторые факты.

Восстание не умерло. Оно подавлено в долинах, но держится в горах. Оно живо, оно взывает, оно молит о помощи.

Почему Крит восстал? Потому, что господь создал его прекраснейшей страной мира, а турки превратили его в несчастнейшую страну; потому, что на Крите все есть в изобилии и нет торговли, есть города и нет дорог, есть села и нет даже тропинок, есть гавани и нет причалов, есть реки и нет мостов, есть дети и нет школ, есть права и нет закона, есть солнце и нет света. При турках там царит ночь.

Крит восстал потому, что Крит — это Греция, а не Турция, потому, что иго чужеземца непереносимо, потому, что угнетатель, если он того же племени, что и угнетаемый, — омерзителен, а если он пришелец — ужасен; потому, что победитель, ломаным языком провозглашающий варварство в стране Этиарха и Миноса, — невозможен; потому, что и ты, Франция, восстала бы!

Крит восстал — и это прекрасно.

Что дало восстание? Сейчас скажу.

По 3 января — четыре битвы, из которых три победы: Апокорона, Вафе, Кастель-Селино, и одно поражение: Аркадион! Остров рассечен восстанием надвое: одна половина его — во власти турок, другая — во власти греков. Линия военных действий идет от Скифо и Роколи к Кисамосу, к Лазити и доходит до Иерапетры. Шесть недель тому назад турки, оттесненные вглубь острова, удерживали лишь немногие селения на побережье и западный склон Псилоритийских гор с Амбелирсой. Стоило Европе в тот момент шевельнуть пальцем — и Крит был бы спасен. Но Европе было не до того. Тогда происходила пышная свадьба, и Европа любовалась балом.

Название «Аркадион» знают все, но что там произошло — мало кто знает. Вот подробности, правдивые и почти никому не известные. Шестнадцать тысяч турок напали на основанный Гераклием на горе Ида монастырь Аркадион, где находилось сто девяносто семь мужчин, триста сорок три женщины и множество детей. У турок — двадцать шесть пушек и две гаубицы, у греков — двести сорок ружей. Двое суток длится битва. Тысяча двести пушечных ядер изрешетили монастырь; одна из стен рушится, турки врываются в брешь; греки продолжают сражаться; сто пятьдесят ружей уже выбыли из строя, но еще шесть часов идёт жаркий бой в кельях и на лестницах, и во дворе лежат две тысячи трупов. Наконец последнее сопротивление сломлено; победители-турки наводняют монастырь. Остался лишь один забаррикадированный зал, где хранятся запасы пороха; в этом зале, у алтаря, посреди кучки женщин и детей, молится восьмидесятилетний старец, игумен Гавриил. Всюду вокруг турки убивают мужей и отцов; но если эти женщины и дети, заранее предназначенные для двух гаремов, останутся в живых — их ждет страшная участь. Дверь трещит под ударами топоров, она вот-вот рухнет. Старец берет с алтаря зажженную свечу, обводит глазами детей и женщин, подносит свечу к пороху — и спасает их. Вмешательство грозной силы — взрыв — приносит побежденным избавление, агония становится торжеством, и героический монастырь, сражавшийся как крепость, умирает как вулкан.

Защита Псары — не более эпична, защита Мисолонги — не более величественна.

Таковы факты. Что же делают так называемые цивилизованные правительства? Чего они ждут? Они бормочут: «Терпение, мы ведем переговоры».

Вы ведете переговоры! А тем временем турки уничтожают оливковые и каштановые рощи, разрушают маслодавильни, предают огню селения, на корню сжигают урожай, гонят толпы жителей в горы на верную смерть от холода и голода, обезглавливают мужей, вешают стариков, и турецкий солдат, увидев лежащего на земле ребенка, вставляет ему в ноздри зажженный фитиль, чтобы удостовериться в его смерти. Этим способом в Аркадионе вернули к жизни пятерых раненых, чтобы затем умертвить их.

«Терпение», — говорите вы. А тем временем турецкий отряд врывается в деревню Мурнию, где были только женщины и дети, и оставляет после себя груду развалин и груду трупов матерей и младенцев.

А общественное мнение? Что оно делает? Что говорит? Ничего. Оно занято другим. Чего вы хотите? К несчастью, эти катастрофы не в моде.

Увы!

Политика «терпения», проводимая великими державами, дала два результата: Греции отказано в справедливости, человечеству отказано в сострадании.

Монархи, одно слово могло бы спасти этот народ. Европе недолго сказать это слово. Скажите его! На что же вы годитесь, если вы не способны на это?

Нет! Они молчат — и хотят, чтобы все молчали. Выход из положения найден. О Крите запрещено говорить. Шесть-семь великих держав в заговоре против маленького народа. Каков этот заговор? Самый подлый из всех. Заговор молчания.

Но гром в этом заговоре не участвует.

Гром разит с небес, и на языке политики гром называется революцией.