Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
— Ни-ни, начальник. Слышь-ка, он тут не один такой.
— Что, есть и другие сыщики? Такими темпами здесь, пожалуй, скоро будет аншлаг. А кто еще?
— Мордоворот внизу, в комнате для слуг. Я спервоначалу еще сомневался, а сейчас-то уже точно его раскусил. Легавый он, верьте слову. Личный холуй сэр-Таммаса — ну, этот второй мордоворот. Только никакой он не холуй. Приставлен смотреть, чтобы брульянты кто-нибудь не стырил. Слышь, начальник, что скажете, как вам брульянты?
— В жизни не видел такой красоты.
— Ага, это точно. Сто тыщ долларей потянули. Чума, верьте слову! Слышь-ка, а может, все-таки…
— Штырь! Я тебе удивляюсь. Да ты просто настоящий Мефистофель, Штырь! Если бы не моя железная
Штырь уныло переступил с ноги на ногу.
— Ну, начальни-ик! Джимми покачал головой:
— Это невозможно, друг мой.
— Да возможно же! — возразил Штырь. — Легкотня, как нечего делать. Я уже и в комнату эту сходил, шкатулку видел, где брульянты хранятся. Делов-то! Нам эти побрякушки взять, что пробку из бутылки вынуть. Не, слышьте, в этом доме вообще вещи прямо без присмотра валяются, только бери. Точно говорю, начальник. Во, гляньте, что я сегодня надыбал, а ведь вовсе даже и не старался. Они лежали, я и прибрал.
Он сунул руку в карман, а когда снова вынул ее и разжал пальцы, на ладони сверкнули драгоценные камни.
— Какого… — ахнул Джимми.
Штырь смотрел на свое сокровище любовно-собственническим взглядом.
— Да где ты их взял? — спросил Джимми.
— Там, в комнате одной. Ну, это какой-то из дам барахлишко. Делов-то, начальник. Как рядом никого не было, я и зашел, а они лежали на столике. Ни в жизнь такой легкотни мне не попадалось.
— Штырь!
— Ага, начальник?
— Ты помнишь, из какой комнаты их взял?
— Ясное дело. Которая самая первая на…
— В таком случае, послушай меня внимательно, шустрый мальчик. Завтра с утра, когда все пойдут завтракать, поднимись в эту комнату и положи камни на место, точно так, как ты их нашел. Все до одного, понятно? у Штыря отвисла челюсть.
— Взад положить, начальник?! — заикаясь, еле выговорил он.
— До последнего камушка.
— Начальник! — взмолился Штырь.
— Помни — все до единого. Точно так, как они лежали раньше. Ясно?
— Слушаюсь, начальник.
Голос Штыря был полон такой тоски, что разжалобил бы и каменное сердце. Дух Штыря объяла глубокая печаль. Солнечный свет померк для него.
Свет солнца померк и для многих других обитателей замка. Причиной тому была главным образом тень надвигающегося спектакля.
По количеству причиняемых неудобств мало что на свете может сравниться с завершающими репетициями любительского спектакля в загородном поместье. Атмосфера с каждым днем накаляется, настроение у всех беспокойное и подавленное. Режиссером-постановщиком, особенно если он же еще и автор пьесы, овладевает своего рода перемежающееся безумие. Он дергает себя за усы, если таковые у него имеются, если же нет — за волосы. Он что-то бормочет себе под нос. Время от времени у него вырываются пронзительные и отчаянные крики. Куда подевалась ласкающая душу учтивость, отличавшая его на ранних репетициях! Он уже не говорит с чарующей улыбкой: «Великолепно, старина, просто великолепно! Лучше некуда! Только давайте-ка пройдем эту сцену еще разок, если вы не возражаете». Нет, теперь он закатывает глаза и рявкает: «Еще раз, будьте любезны. Это никуда не годится! Если и дальше так пойдет, можно с тем же успехом совсем отменить спектакль. Что такое? Нет, не будет нормально в день премьеры! Так что повторяем еще раз, и соберитесь все, в конце концов!» Актеры с недовольным видом начинают сцену сызнова, а впоследствии при встрече разговаривают с режиссером холодно и натянуто.
Подготовка к спектаклю в замке Дривер как раз достигла этой стадии. Всем уже до смерти надоела пьеса, и любой без всякого сожаления отказался бы от своей роли, если бы не мысль о жестоком разочаровании, которое (предположительно)
— Больше никогда в жизни не возьмусь ставить любительские спектакли! — чуть не плача, уверял Чартерис Джимми Питта. — Все плохо. Многие до сих пор еще не выучили как следует роли.
— Все будет нормально…
— Ох, только не говорите, что все будет нормально в день премьеры!
— Я и не собирался, — сказал Джимми. — Я хотел сказать, что все будет нормально после премьеры. Зрители быстро забудут, как все было отвратительно.
— Умеете вы утешить, нечего сказать, — проворчал Чартерис.
— Что толку беспокоиться? — сказал Джимми. — Если будете так себя изводить, раньше времени попадете в Вестминстерское аббатство. У вас начнется воспаление мозга.
Сам Джимми был одним из немногих, кто сохранил относительную бодрость духа. Он от души веселился, глядя на хитроумные маневры мистера Сэмюэля Гейлера из Нью-Йорка. Человек с рысьими глазами, получив от мистера МакИкерна задание вести слежку за Джимми, взялся за дело настолько основательно, что и младенец заподозрил бы неладное. Если Джимми после обеда отправлялся в бильярдную, мистер Гейлер был тут как тут, в полной готовности составить ему компанию. Если Джимми поднимался в неурочное время к себе в комнату за носовым платком или портсигаром, в коридоре ему непременно встречался мистер Гейлер. Сотрудники Частного сыскного агентства Додсона всегда добросовестно отрабатывали свой гонорар.
Иногда после таких встреч Джимми попадался на пути личный слуга сэра Томаса Бланта — второй из тех двоих, в ком опытный глаз Штыря разглядел отличительные признаки переодетого сыщика. Как правило, в такие минуты он находился где-нибудь рядышком, за углом, и при столкновении извинялся с чрезвычайной учтивостью. Джимми решил, что, должно быть, подозрение пало на него из-за Штыря. Штырь резко отличался от остальных слуг и наверняка сразу бросился в глаза детективу, приставленному приглядывать за ними. Сам же Джимми как работодатель Штыря удостоился слежки в качестве возможного сообщника.
Джимми очень смешило, что оба эти гиганта мысли так надрываются ради него.
Сам он все эти дни внимательно наблюдал за Молли. О помолвке пока еще не было объявлено официально. Может быть, новость приберегали к дню спектакля, когда в замке должно было собраться чуть ли не все графство. Момент самый подходящий. Джимми попробовал расспросить об этом лорда Дривера, и тот угрюмо пробурчал, что, скорее всего, так и есть.
— После представления намечается что-то вроде бала, — сказал он, — надо полагать, тогда все и произойдет. А потом уже не вывернешься. Раззвонят на целое графство, тут уж дядюшка постарается. Залезет на стол и прокричит про это дело во все горло, с него станется. Утром напечатают в «Морнинг Пост», и Кэти прочтет! Господи, всего два дня осталось!
Из этих слов Джимми сделал вывод, что Кэти — та самая девушка из «Савоя», о которой его лордство не сообщил никаких подробностей, кроме того, что она «потрясная» и без гроша за душой.
Всего два дня! Исход дела висит на волоске, как в битве при Ватерлоо. Джимми еще острее, чем прежде, сознавал, как много Молли значит для него. Минутами ему начинало казаться, что и она тоже это понимает. После того вечера на террасе что-то изменилось в их отношениях. Он как будто стал ей ближе. Что-то их связало. Прежде Молли держала себя с ним совершенно непринужденно, весело и открыто. Теперь в ее манере появилась непонятная сдержанность, словно что-то ее стесняло. Между ними возникла преграда, но то была уже не прежняя преграда. Джимми больше не был для нее одним из толпы.