Том 17. Записные книжки. Дневники

Чехов Антон Павлович

Потом офицер неделю болен.

Л 7.

К старым, отживающим креслам, стульям и кушеткам Ольга Ивановна относилась с такою же почтительной нежностью, как к старым собакам и лошадям, и комната ее была поэтому чем-то вроде богадельни для мебели. Около зеркала, на всех столах и этажерках стояли фотографии неинтересных, наполовину забытых людей, на стенах висели картины, на которые никто никогда не смотрел, и всегда в комнате было темно, потому что горела только одна лампа с синим абажуром

Л 8.

…<ска>зал:

— Мама все

говорит о бедности. Все это странно. Во-первых, странно, что мы бедны, побираемся, как нищие, и в то же время отлично едим, живем в этом большом доме, на лето уезжаем в собственную деревню и вообще не похожи на бедняков; очевидно, это не бедность, а что-то другое, похуже; во-вторых, мне странно, что вот уже десять лет всю свою энергию мама тратит только на то, чтобы доставать деньги на уплату процентов; если бы, мне кажется, эту страшную энергию мама тратила на что-нибудь другое, то мы имели бы уже двадцать таких домов; в-третьих, мне странно, что самую тяжелую обязанность в семье несет мама, а не я. Для меня это самое странное и ужасное. У нее, как она сейчас сказала, гвоздик в голове, она просит, унижается, долги наши растут с каждым днем, а я до сих пор палец о палец не ударил, чтобы помочь ей. И что я могу сделать? Я думаю, думаю и ничего не понимаю. Я вижу ясно только, что мы быстро летим вниз по наклонной плоскости, а куда — черт его знает. Говорят, что нам грозит бедность, а в бедности будто бы позор, но я и этого не понимаю, так как никогда не был бедным.

Л 9.

Все это в сущности грубо и бестолково, и поэтическая любовь представляется такою же бессмысленной, как снеговая глыба, которая бессознательно валится с горы и давит людей. Но когда слушаешь музыку, все это, то есть что одни лежат где-то в могилах и спят, а другая уцелела и сидит теперь [в ложе] седая в ложе, кажется спокойным, величественным, и уж снеговая глыба не кажется бессмысленной, потому что в природе все имеет смысл. И все прощается, и странно было бы не прощать.

Л 10.

1 то, что тетушка страдает и не морщится, производило на него впечатление фокуса.

2 [в древности, когда был антропоморфизм и уподобление стихийных сил и богов человеку, поклонение пластике и красоте ч<еловече>ского тела имело смысл, теперь же, когда мы имеем систему мироздания и т. д.]

3 О. И. была в пост<оянном> движении: такие ж<енщи>ны, как пчелы, разносят оплодотворяющую цветочную пыль…

4 Не женися на богатой — бо выжене с хаты; не женися на убогой — бо не будешь спаты, а женись на вольной воле, на казацкой доле.

5 Алеша: часто я слышу, как говорят: до свадьбы поэзия, а там — прощай, иллюзия! Как это бессердечно и грубо!

6 Пока ч<елове>ку нравится плеск щуки, он поэт; когда же он знает, что этот плеск не что иное, как погоня сильного за слабыми, он мыслитель; когда же он не понимает, какой смысл в погоне и зачем это нужно равновесие, к<ото>рое достигается истреблением, он опять становится глуп и туп, как в детстве. И чем больше знает и мыслит, тем глупее.

Л 11.

Ивашин любил Надю Вишневскую и боялся этой любви. Когда швейцар сказал ему, что барыня только что уехала, а барышня дома, он порылся в шубе и во фраке, достал визитную карточку и сказал:

— Отлично…

Но

было совсем не отлично. [Когда он выехал] Выезжая утром из дому делать визиты, [то ему казалось] он думал, что к этому побуждали его условия светской жизни, которыми он тяготился, теперь же [он понимал] ему было понятно, что выехал он делать визиты только потому, что где-то далеко в глубине души, словно под вуалью, таилась [у н<его>] в нем надежда, что он [в] увидит Надю… И ему стало вдруг жаль, грустно, немножко страшно…

А у него на душе, как казалось ему, шел снег и все уже увяло. Он боялся любить Надю, потому что был стар для нее [и], считал свою наружность непривлекательною [и потому что не в] и не верил, чтобы такие молодые девушки, как Надя, могли любить мужчин только за ум и душевные качества. Но все-таки у него иногда бродило в душе что-то похожее на надежду. [Теперь же Н] Теперь же, с той минуты [когда впереди затихли], как прозвучали и потом затихли офицерские шпоры, затихла и его робкая любовь… [И он] Все было кончено [и он думал], надежда невозможна… «Да, теперь все кончено, думал он. Я рад, очень рад…»

Своею женою он воображал не Надю, а почему-то всегда полную даму с высокой грудью, покрытой венецианскими кружевами.

Л 12.

<…> лучом благодати твоей просвети мою душу.

Она читала молитву, написанную на листке почтовой бумаги и сочиненную одним стариком, товарищем ее покойного мужа. Эта молитва была тем хороша, что в ней в сжатой форме и на обыкновенном разговорном языке говорилось обо всем, что нужно: и о счастии, и о детях, и о сомнениях, и об усопших… Ольга Ивановна молилась редко и всякий раз находила в этой молитве всё новые и новые прелести. Теперь ей особенно понравилось выражение, которого она раньше как-то не замечала: «Солнце светит, а в душе моей темно». Зеленые и красные окошечки лампадки отражались в золотой ризе маленькой иконы, и это было так красиво и ласково, что Ольга Ивановна пожалела, что дочитала до конца молитву и что ей уже не о чем говорить богу.

Алеше не хотелось спать. Сегодня утром он был в аптеке и видел мертвеца, потом пять часов, не слезая, просидел на лошади и сильно озяб, потом завтракал с одним товарищем и выпил бутылку вина; обедал он не дома и тоже пил, видно, потом, вернувшись домой, долго ходил по комнатам и думал; когда мать и сестра приехали из театра и привезли с собою Ивашина, он очень обрадовался и не заметил, как прошло время. Теперь он чувствовал, что ему еще чего-то недостает и что-то еще нужно. Весь день он молчал, и ему хотелось теперь говорить, но говорить долго, часа три.

Л 13.

Иванову [сказали] сказал Федя [племян<ник>], брат жены управляющего, что за лесом пасутся дрохвы. Он зарядил ружье картечью. Вдруг — волк. Он выпалил. Размозжил ishiadic в обоих бедрах. Волк обезумел от боли и не замечает его. «Что же я могу сделать, милый?» Думал-думал, пошел домой, позвал Петра… Тот с палкой. Сделав ужасное лицо, стал бить… Бил, бил, бил, пока тот не сдох… Вспотел и отошел, не сказав ни слова.

Л 14.

1 ^* [Его не пригласили с собой за город под тем предлогом, что у него гость, между тем он понимал, что им не хочется его общества.]