Том 17. Записные книжки. Дневники
Шрифт:
13 * Никакого капитализма нет, а есть только то, что какой-то сиволапый мужик случайно, сам того не желая, сделался заводчиком. Случай, а не капитал.
14 * Адвокат посылает Мишу за закусками.
15 * Голос в нос, точно его в телефонной трубке слышишь.
16 * Он любил Тургенева, певца [чист] девств<енной> любви, чистоты,
17 * Он любил литературу и знал всех даже соврем<енных> писателей. Но совр<еменную> литер<атуру> он недолюбливал; говорил: она должна быть такою, какая есть; если она такая, то и должна быть такою, но… какой-то особый тон. Жизнь — это шествие в тюрьму. Литер<атура> по-настоящему должна учить, как бежать, или обещать свободу, а она: как темно и сыро в тюрьме! ах, как тебе будет там скверно! ах, ты погибнешь!
18 * На улице пьяный Чаликов делал ей под козырек.
19 * А<нна> А<кимовна> (кучеру): Тебя ведь уволила тетушка. У нее и проси. Тет<ушка>. Что тетушка? Ты тут хозяйка, а по мне их, подлецов, хоть бы и вовсе не было. Ну, вставай, боров! [В другой раз.] В последний это раз прощает тебя Анна Акимовна — [вон, хам,] — а случится опять грех — не проси милости!
20 * Адв<окат>: Нет, милая, вы обмозгуйте это! Обмозгу-уйте!
21 * И она видела, как внизу оба они дали Мишеньке по рублю.
22 * М<ишенька>: Ее дразнят Мишенькина [Маша] Машенька, а я этого не желаю.
23 * Лыс<евич>, когда ел сыр, даже замурлыкал от удовольствия.
24 * Вкусы наши не совпадают: вы должны быть развратны, я же уже пережил этот фазис и хочу любви, [эфирно-тонкой и неуловимой] [сотканной из тончайших и невидимых] тончайшей и нематериальной, как солнечный луч
25 * Любовь предполагает обязанности к мужу, детям, к дому. В моем миросозерцании не хватает большого куска, точно оно месяц на ущербе, и мне кажется, что этот ущерб может пополнить только любовь.
26 * Жуж<елица>: Приняла закон, а тогда — гуляй, Малашка!
27 * Продолжать эту жизнь или выйти за такого же праздного человека — было бы просто преступлением.
Л 19.
У
Он больше всего любил литературу, которая его не беспокоила, — Шекспира, Гомера…
Находил общие черты у Гомера, Гюго и Диккенса, называл их стихийными; не читал никого из русских авторов, но ненавидел их.
Это мой товарищ; когда-то, лет 15 назад, я получил от него письмо с просьбой пристроить рассказ, но он, по-видимому, забыл об этом, не помнил; теперь мы встретились случайно, в имении.
Литература очевидно ела его, сосала его кровь, не давала ему спать; он любил ее страстно, но она не отвечала ему взаимностью.
И когда утром я уезжал, он стоял в спальне, еще не одетый, и смотрел на меня с ненавистью — ведь я писатель!
Единственный человек, который бывал у него, — это Гавриленко (писавший свою фамилию: Гаврыленко), который говорил только одно: премного вам благодарен! Давал деньги по 12%, сам брал в Двор<янском> банке по 4% и все-таки считался добрым и порядочным ч<елове>ком.
Был и еще [один] знакомый: отставной военный, пьяный, который тоже все время молчал и только напевал за картами: тирли-тирли-солдатирли.
Не читал, но ненавидел, презирал.
Он, выйдя из себя, кричал за обедом: «лижи свою тарелку!»
Теперь модно говорить про психопатов, но какие там психопаты? просто мошенники, которые представились сумасшедшими, и больше ничего.
Л 20.
1 * [Бабы мечтают: как Сергей (лакей) помрет, Федору (солдату) льгота выйдет, вернут назад.]
2 * [Муку в трактире брали.]
3 * [За водой надо было ходить далеко вниз.]
4 * [О<льга> любила слово аще (аще ударит тебя в одну щеку, подставь другую).]
5 * Ольга посылала на могилку мужа и старикам.
6 * [— Сережа, вот раздолье!]
7 * [— Да. [Теперь] Об эту пору в «Слав<янском> Баз<аре>» уже обед.]
8 * [Кирьяк догнал Ольгу под самой Москвой.]
9 * Потом Ольга получила в Москве письмо из дому: жалобы, что старики всё еще не умерли, даром хлеб едят.
10 * [Жену учит это не ваше дело.]
11 * [Кирьяк пришел, похоже.]
12 * Кирьяк и в Москве приходил бушевать.