Том 2. 1960-1962
Шрифт:
В обсерватории работали двадцать семь физиков и астрофизиков, «крепкие, как алмаз, умные, смелые» и зачастую «отчаянно смелые». Самому младшему из них было двадцать пять лет, самому старшему — тридцать четыре.
Экипаж «Эйномии» занимался исследованием космических лучей, экспериментальными проверками единых теорий поля, вакуумом, сверхнизкими температурами, экспериментальной космогонией. Все небольшие астероиды в радиусе двадцати мегаметров от «Эйномии» были объявлены смерть–планетами: они либо были уже уничтожены, либо подлежали уничтожению. В основном этим занимались космогонисты и
«Тахмасиб» затормозил у «Эйномии» за два часа до начала очередного эксперимента. Релятивисты собирались превратить в излучение каменный обломок величиной с Эверест и с массой, определенной с точностью до нескольких граммов. Очередная смерть–планета двигалась на периферии полигона. Туда уже были посланы десять космоскафов с наблюдателями и приборами, и на обсерватории остались всего два человека — начальник и дежурный диспетчер.
Дежурный диспетчер встретил Юрковского и Юру у кессона. Это был долговязый, очень бледный, веснушчатый человек. Глаза у него были бледно–голубые и равнодушные.
— Э… здравствуйте,— сказал Юрковский.— Я Юрковский, генеральный инспектор МУКСа.
По всей видимости, голубоглазому человеку было не впервой встречать генеральных инспекторов. Он спокойно, не торопясь оглядел Юрковского и сказал:
— Что ж, заходите.
Голубоглазый спокойно повернулся спиной к Юрковскому и, клацая магнитными подковами, пошел по коридору.
— Постойте! — вскричал Юрковский.— А где здесь… э–э… начальник?
Голубоглазый, не оборачиваясь, сказал:
— Я вас веду.
Юрковский и Юра поспешили за ним. Юрковский вполголоса приговаривал:
— Странные, однако… э–э… порядки. Удивительные…
Голубоглазый открыл в конце коридора круглый люк и полез в него. Юрковский и Юра услышали:
— Костя, к тебе пришли…
Было слышно, как кто–то кричал звонким веселым голосом:
— Шестой! Сашка! Куда ты лезешь, безумный? Пожалей своих детей! Отойди на сто километров, ведь там опасно! Третий! Третий! Тебе ж русским языком было сказано! Держись в створе со мной! Там, где ты есть, тебя не нужно! Тебя нужно, где тебя нет! Шестой, не ворчи на начальство! Начальство проявило заботу, а ему уже нудно!..
Юрковский и Юра пролезли в небольшую комнату, плотно уставленную приборами. Перед вогнутым экраном висел сухощавый, очень смуглый парень лет тридцати, в синих брюках со складкой и в белой рубашке с черным галстуком.
— Костя,— позвал голубоглазый и замолчал.
Костя повернул к вошедшим веселое красивое лицо с горбатым носом, несколько секунд рассматривал
— Девятый, зачем ты остановился? Что, у тебя пропал энтузиазм? А ну, прогуляйся еще чуть вперед… Шестой, ты делаешь успехи. Я от тебя уже заболел. Ты что, полетел домой, на Землю? Вернись на двадцать километров, я все прощу.
Юрковский солидно кашлянул. Веселый Костя выдернул из правого уха блестящий шарик и, повернувшись к Юрковскому, спросил:
— Кто вы, гости?
— Я Юрковский,— очень веско сказал Юрковский.
— Какой Юрковский? — весело и нетерпеливо спросил Костя.— Я знал одного, он был Владимир Сергеевич.
— Это я,— сказал Юрковский.
Костя очень обрадовался.
— Вот кстати! — воскликнул он.— Тогда встаньте вон к тому пульту. Будете крутить четвертый верньер — на нем написано по–арабски «четыре»,— чтобы вон та звездочка не выходила из вон того кружочка… У вас это получится.
— Но позвольте, однако…— сказал Юрковский.
— Только не говорите мне, что вы не поняли! — закричал Костя.— А то я в вас разочаруюсь.
Голубоглазый подплыл к нему и начал что–то шептать. Костя выслушал и заткнул ухо блестящим шариком.
— Пусть ему от этого будет лучше,— сказал он и звонко закричал: — Наблюдатели, слушайте меня, я опять командую! Все сейчас стоят хорошо, как запорожцы на картине у Репина! Только не касайтесь больше управления! Выключаюсь на две минуты.— Он снова выдернул блестящий шарик.— Так вы стали генеральным инспектором, Владимир Сергеевич? — спросил он.
— Да, стал,— сказал Юрковский.— И я…
— А кто этот молодой юноша? Он тоже генеральный инспектор? Эзра,— он повернулся к голубоглазому,— пусть Владимир Сергеевич держит ось, а мальчику ты дай чем–нибудь полезно поиграть. Лучше всего поставь его к своему экрану, и пусть он посмотрит, как дяди делают бах.
— Может быть, мне все–таки дадут здесь сказать два слова? — спросил Юрковский в пространство.
— Конечно, говорите,— сказал Костя.— У вас еще целых девяносто секунд.
— Я хотел… э–э… попасть на один из космоскафов,— сказал Юрковский.
— Ого! — сказал Костя.— Лучше бы вы захотели колесо от троллейбуса. А еще лучше, если бы вы захотели крутить верньер номер четыре. На космоскафы нельзя даже мне. Там все занято, как на концерте Блюмберга. А старательно поворачивая верньер, вы увеличиваете точность эксперимента на полтора процента.
Юрковский величественно пожал плечами.
— Н–ну, хорошо,— сказал он.— Я вижу, мне придется… А почему… э–э… у вас это не автоматизировано?
Костя уже вставлял в ухо блестящий шарик. Долговязый Эзра прогудел, как в бочку:
— Оборудование. Дрянь. Устарело.
Он включил большой экран и поманил к себе Юру пальцем. Юра подошел к экрану и оглянулся на Юрковского. Юрковский, скорбно перекосив брови, держался за верньер и глядел на экран, перед которым стоял Юра. Юра тоже стал глядеть на экран. На экране светилось несколько ярких округлых пятен, похожих не то на кляксы, не то на репейник. Эзра ткнул в одно из пятен костлявым пальцем.