Том 2. 1960-1962
Шрифт:
— Космоскаф,— сказал он.
Костя опять начал командовать:
— Наблюдатели, вы еще не спите? Что там у вас тянется? Ах, время? Сгори со стыда, Саша, ведь осталось всего три минуты. Корыто? Ах, фотонное корыто? Это к нам прибыл генеральный инспектор. Зачем он прибыл, я не знаю. Сейчас он держит ось. Его уговорил Эзра. Не надо смеяться, вы мне сглазите весь опыт. Внимание, я стал серьезным. Осталось тридцать… двадцать девять… двадцать восемь… двадцать семь…
Эзра ткнул пальцем в центр экрана.
— Сюда,— сказал он.
Юра уставился в центр. Там ничего не было.
— …пятнадцать… четырнадцать… Владимир Сергеевич, держите ось… десять… девять…
Юра смотрел во все глаза. Эзра тоже вертел верньер,
— …три… два… один… Ноль!
В центре экрана вспыхнула яркая белая точка. Затем экран сделался белым, потом ослепительным и черным. Где–то над потолком пронзительно и коротко проверещали звонки. Вспыхнули и погасли красные огоньки на пульте возле экрана. И снова на экране появились округлые пятна, похожие на репейник.
— Все,— сказал Эзра и выключил экран.
Костя ловко спустился на пол.
— Ось можно больше не держать,— сказал он.— Раздевайтесь, я начинаю прием.
— Что такое? — спросил Юрковский.
Костя достал из–под пульта коробочку с пилюлями.
— Одолжайтесь,— сказал он.— Это, конечно, не шоколад, но зато полезнее.
Эзра подошел и молча взял две пилюли. Одну он протянул Юре. Юра нерешительно посмотрел на Юрковского.
— Я спрашиваю, что это? — повторил Юрковский.
— Гамма–радиофаг,— объяснил Костя. Он оглянулся на Юру.— Кушайте, кушайте, юноша,— сказал он.— Вы сейчас получили четыре рентгена, и с этим нужно считаться.
— Да,— сказал Юрковский.— Верно.
Он протянул руку к коробочке. Юра положил пилюлю в рот. Пилюля была очень горькая.
— Так чем же мы можем помочь генеральному инспектору? — осведомился Костя, пряча коробочку обратно под пульт.
— Собственно, я хотел… э–э… присутствовать при эксперименте,— сказал Юрковский,— ну и заодно… э–э… выяснить положение на станции… нужды работников… жалобы наконец… Что? Вот я вижу, лаборатория плохо защищена от излучений… Тесно. Плохая автоматизация, устаревшее оборудование… Что?
Костя сказал со вздохом:
— Да, это правда, правда горькая, как гамма–радиофаг. Но если вы меня спросите, на что я жалуюсь, я вам вынужден буду ответить, что я ни на что не жалуюсь. Конечно, жалобы есть. Как в этом мире можно без жалоб? Но это не наши жалобы, это жалобы на нас. И согласитесь, что будет смешно, если я вам, генеральному инспектору, стану рассказывать, за что на нас жалуются. Кстати, вы не хотите кушать? Очень хорошо, что вы не хотите. Попробуйте поискать что–нибудь съедобное в нашем погребе, и вы узнаете, каково было слепому, который ночью искал в темной комнате свою черную шляпу, которую он забыл купить в прошлом году! Ближайший продовольственный танкер придет сегодня вечером или завтра днем, и это, поверьте мне, очень грустно, потому что физики привыкли есть каждый день, и никакие ошибки снабжения не могут их от этого отучить. Ну, а если вы серьезно хотите узнать мое мнение о жалобах, то я скажу вам все коротко и ясно, как любимой девушке: эти дипломированные кое–какеры из нашего дорогого МУКСа всегда на что–нибудь жалуются. Если мы работаем быстро, то они жалуются, что мы работаем быстро и быстро изнашиваем драгоценное, оно же уникальное, оборудование, что у нас все горит и что они не успевают. А если мы работаем медленно… Впрочем, что я говорю? Еще не было такого оригинала, который бы жаловался, что мы работаем медленно. Кстати, Владимир Сергеевич, вы же были порядочным планетологом, мы же все учились по вашим роскошным книжкам и всяким там отчетам! Для чего же вы попали в МУКС да еще занялись генеральной инспекцией?
Юрковский ошеломленно смотрел на Костю. Юра весь сжался, ожидая, что вот–вот разразится гром. Эзра стоял и совершенно равнодушно моргал желтыми коровьими ресницами.
— Э–э–э…— хмурясь, затянул Юрковский.— Собственно, почему же нет?
— Я вам объясню, почему нет,— сказал Костя, толкая его
— Ну что вы! — сказал Юрковский благодушно.— Я всего лишь… э–э… простой ученый…
— Были вы простым ученым! Теперь вы, извините за выражение, простой генеральный инспектор. Ну, вот скажите мне серьезно: зачем вы приехали сюда? Ни спросить вы ничего толком не можете, ни посоветовать, я уж не говорю, чтобы помочь. Ну, скажем, я в порядке вежливости поведу вас по лабораториям, и мы станем ходить как два лунатика и уступать друг другу дорогу перед люками. И мы будем вежливо молчать, потому что вы не знаете, как спросить, а я не знаю, как ответить. Это ж нужно собрать все двадцать семь человек, чтобы объяснить, что делается на станции, а двадцать семь сюда не влезут даже из уважения к генеральному инспектору, потому что тесно, и один у нас даже живет в лифте…
— Вы напрасно думаете… э–э… что меня это радует,— казенным голосом перебил его Юрковский.— Я имею в виду такую… э–э… перенаселенность станции. Насколько мне известно, станция рассчитана на экипаж из пяти гравиметристов. И если бы вы, как руководитель станции, придерживались существующих положений, утвержденных МУКСом…
— Так ведь, Владимир Сергеевич! — воскликнул веселый Костя.— Товарищ генеральный инспектор! Люди же хотят работать! Гравиметристы хотят работать? Хотят. Релятивисты хотят? Тоже хотят. Я уже не говорю про космогонистов, которые втиснулись сюда прямо через мой труп. И на Земле еще полтораста человек роют землю от нетерпения… Подумаешь, ночевать в лифте! Что же, ждать, пока МУКС закончит постройку новой станции? Нет, планетолог Юрковский рассудил бы совсем иначе. Он не стал бы выговаривать мне за перенаселенность. И не стал бы требовать, чтобы я ему все объяснял. Тем более что он не Гейзенберг и все равно понял бы не больше половины. Нет, планетолог Юрковский сказал бы: «Костя! Мне нужно, чтобы вы экспериментально обосновали мою новую роскошную идею. Давайте займемся, Костя!» Тогда я уступил бы вам свою койку, а сам бы занял аварийный лифт, и мы бы с вами работали до тех пор, пока бы все не стало ясно, как весеннее утро! А вы приезжаете собирать жалобы. Какие могут быть жалобы у человека, имеющего интересную работу? Юра вздохнул с облегчением. Гром так и неразразился. Лицо Юрковского становилось все более задумчивым и даже грустным.
— Да,— сказал он.— Вы, пожалуй, правы… э–э… Костя. Мне действительно не следовало приезжать сюда в таком… э–э… качестве. И я вам… э–э… завидую, Костя. С вами я бы поработал с удовольствием. Но… э–э… есть станции и есть… э–э… станции. Вы себе представить не можете, Костя, сколько безобразий еще у нас в системе. И поэтому планетологу Юрковскому пришлось… э–э… сделаться генеральным инспектором Юрковским.
— Безобразия,— быстро сказал Костя,— это дело космической полиции…
— Не всегда,— сказал Юрковский,— к сожалению, не всегда.
В коридоре что–то лязгнуло и загрохотало. Послышалось беспорядочное клацанье магнитных подков. Кто–то завопил:
— Костя–а! Есть упреждение–е! На три миллисекунды!..
— О! — сказал Костя.— Это идут мои работнички, сейчас они потребуют кушать. Эзра,— сказал он,— как им помягче сообщить, что танкер будет только завтра?
— Костя,— сказал Юрковский,— я вам дам ящик консервов.
— Шутите! — обрадовался Костя.— Вы бог. Вдвое подает тот, кто подает вовремя. Считайте, что я вам должен два ящика консервов!