Том 2. 1960-1962
Шрифт:
— Виу! — завопил Поль и прошелся колесом в обратную сторону.— Учитель, космолетчики! Учитель пришел!
Он всегда забывал поздороваться.
Экипаж «Галактиона» ринулся в комнату и застрял в дверях. Учитель Тенин смотрел на них и думал… ничего не думал. Он очень любил их. Он всегда любил их. Всех. Всех, кого вырастил и выпустил в Большой Мир. Их было много, и лучше всех были эти. Потому что они были сейчас. Они стояли руки по швам и смотрели на него так, как ему хотелось. Почти так.
— Ка те те у эс те ха де,— просигналил учитель. Это означало:
— Те те ку у зе це,— вразноголосицу ответил экипаж.
Они тоже видели хорошо, и пыли по курсу почти не было.
— Облачиться! — скомандовал учитель и уставился на свой хронометр.
Экипаж молча кинулся облачаться.
— Где мой носок?! — заорал Лин и увидел яхту.— Не воображай, что это остроумно, Полли…— проворчал он.
Облачение длилось 39 секунд с десятыми, последним облачился Лин.
— Свинство, Полли,— ворчал он.— Остроумец!.. Потом все сели кто куда, и учитель сказал:
— Литература, география, алгебра, труд. Так?
— И еще немножко физкультуры,— добавил Атос.
— Несомненно,— сказал учитель.— Это видно по твоему опухшему носу. Кстати, Поль до сих пор сгибает ноги. Саша, ты должен показать ему.
— Ладно,— сказал Лин с удовольствием.— Но он туповат, учитель.
Поль ответил немедленно:
— Лучше быть туповатым в колене, чем тупым, как полено!..
— Три с плюсом.— Учитель покачал головой.— Не слишком грамотно, но идея ясна. Годам к тридцати ты, может быть, и научишься острить, Поль, но и тогда не злоупотребляй этим.
— Постараюсь,— скромно сказал Поль.
Три с плюсом не так уж плохо, а Лин сидит красный и надутый. К вечеру он придумает ответ.
— Поговорим о литературе,— предложил учитель Тенин.— Капитан Комов, как поживает твое сочинение?
— Я написал про Горбовского,— сказал Капитан и полез в свой стол.
— Чудесная тема, мальчик! — сказал учитель.— Будет очень хорошо, если ты справился с ней.
— Ничего он с ней не справился,— заявил Атос.— Он считает, что в Горбовском главное — умение.
— А ты что считаешь?
— А я считаю, что в Горбовском главное — смелость, отвага.
— Полагаю, ты не прав, штурман,— сказал учитель.— Смелых людей очень много. Среди космолетчиков вообще нет трусливых. Трусы просто вымирают. Но десантников, особенно таких, как Горбовский,— единицы. Прошу мне верить, потому что я–то знаю, а ты пока нет. Но и ты узнаешь, штурман. А что написал ты?
— Я написал про доктора Мбогу,— сказал Атос.
— Откуда ты узнал о нем?
— Я дал ему книжку про летающих пиявок,— объяснил Поль.
— Отлично, мальчики! Все прочли эту книгу?
— Все,— сказал Лин.
— Кому она не понравилась?
— Всем понравилась,— сказал Поль с гордостью.— Я выкопал ее в библиотеке.
Он, конечно, забыл, что рекомендовал ему эту книгу учитель. Он всегда забывал такие мелочи, он очень любил «открывать» книги. И он любил, чтобы все об этом знали. Он любил гласность.
— Молодец, Поль! —
— Я написал стихи!
— Ого, Поль! И тебе не страшно?
— А чего бояться? — сказал Поль небрежно.— Я читал их Атосу. Он ругал только по мелочам. Так… чуть–чуть.
Учитель с сомнением посмотрел на Атоса:
— Гм! Насколько я знаю штурмана Сидорова, он редко отвлекается на мелочи. Посмотрим, посмотрим… А ты, Саша?
Лин молча сунул учителю толстую тетрадь. На обложке растопырилась чудовищная клякса.
— Званцев,— объяснил он.— Океанолог.
— Это кто? — спросил Поль ревниво.
Лин посмотрел на него с ужасающим презрением и промолчал. Поль был сражен. Это было невыносимо. Более того: это было ужасно. Он представления не имел о Званцеве, океанологе.
— Ну славно,— сказал учитель и сложил тетради вместе.— Я прочту и подумаю. Поговорим об этом завтра…
Он сразу пожалел, что сказал это. Капитана так и перекосило при слове «завтра». Мальчику очень противно лгать и притворяться. Не надо мучить их, следует быть осторожнее в выражениях. Мучить их не за что, они же не задумали ничего плохого. Им даже ничего не грозит: их не пустят дальше Аньюдина. Но им придется вернуться, а вот это по–настоящему неприятно. Вся школа будет смеяться над ними. Ребятишки иногда бывают злы, особенно в таких вот случаях, когда их товарищи вообразят, что могут что–то, чего не могут все. Он подумал о великих насмешниках из 20–й и 72–й и о веселящихся мальках, которые прыгают с гиком вокруг плененного экипажа «Галактиона» и разят насмерть…
— Кстати, об алгебре,— сказал он. (Экипаж улыбнулся. Экипаж очень любил это «кстати». Оно казалось им восхитительно нелогичным.) — В мое время лекции по истории математики читал один очень забавный преподаватель. Он становился у доски,— учитель стал показывать,— и начинал: «Еще древние греки знали,
что (а+b) квадрат равно а квадрат плюс 2ab плюс…— учитель заглянул в воображаемые записи,— плюс… э–э–э… b квадрат»…
Экипаж залился смехом. Матёрые космолетчики самозабвенно глядели на учителя и восторгались. Этот человек казался им великим и простым, как мир.
— А теперь смотрите, какие любопытнейшие вещи происходят иногда с (а+b) квадрат,— сказал учитель и сел, и все столпились вокруг него.
Начиналось то, без чего экипаж жить уже не мог, а учитель не захотел бы,— приключения чисел в Пространстве и Времени.
Ошибка в коэффициенте сбивала корабль с курса и кидала его в черную бездну, откуда нет возврата человеку, поставившему плюс вместо минуса перед радикалом; громоздкий, ужасающего вида полином разлагался на изумительно простые множители, и Лин огорченно вопил: «Где были мои глаза? Как просто–то!»; звучали странные торжественно–смешные строфы Кардано, описавшего в стихах свой способ решения кубических уравнений; изумительно таинственная вставала из глубины веков загадочная история Великой Теоремы Ферма… Потом учитель сказал: