Том 2. Белая гвардия
Шрифт:
…таперича наши идут. Троцкий, Луначарский и прочие… — Этот фрагмент текста, разумеется, при подготовке к публикации рассказа «В ночь на 3-е число» был исключен.
Надвигается новое, совершенно неизведанное. Страшное. Тихонько, господа, тихонечко… Эх… Эх… — Убедившись в полной невозможности создания второй части романа, рассказывающей о жизни Турбиных в период господства большевиков в Киеве с февраля 1919 г., Булгаков лишь намеками обозначает этот тяжкий период.
…пришла чрезвычайная комиссия по его, турбинскую, душу… Че-ка — страшнее всего на свете. — Булгаковы в течение десятков лет не обронили ни единого слова об этом жутком периоде своей жизни в Киеве. Известно
Да ведь тот был петлюровец, а эти чекисты-большевики?! Ведь они же враги?.. Неужели же теперь они соединились? — Конечно, этот фрагмент текста не мог появиться в то время в печати. Видимо, к счастью для Булгакова. Ибо после выхода романа в свет в шквале «критики» явно просматривалась тенденция доказать, что в лице петлюровцев писатель показал большевиков.
…с такими свиньями никаких революций производить нельзя… — Ср.: «…яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране…» (Из письма правительству, 28 марта 1930 г.).
Дни Турбиных*
Впервые опубликована на русском языке в сборнике: Булгаков М. Дни Турбиных. Последние дни (А. С. Пушкин). М.: Искусство, 1955.
Печатается по указанному изданию.
Рукописное наследие Булгакова 1920-х гг. оказалось крайне скудным: большая часть его сочинений этого времени сохранилась в печатном или машинописном (пьесы) виде. Видимо, сам писатель, находясь в трудных условиях, не придавал большого значения своим черновым автографам, а Е. С. Булгаковой, благоговейно относившейся к рукописям писателя и стремившейся сохранить каждую его строчку, рядом с ним не было. Поэтому зачастую возникают трудности при восстановлении истории написания сочинений 1920-х гг. Пьеса «Дни Турбиных» («Белая гвардия») не является в этом смысле исключением: черновые автографы не сохранились. Но сохранились три ее машинописные редакции. Именно о трех редакциях пьесы говорил и сам автор в беседе с П. С. Поповым, который зафиксировал содержание этой и других бесед документально. Так вот, Булгаков отмечал, что «у пьесы три редакции. Вторая редакция наиболее близка первой; третья наиболее отличается» (ОР РГБ, ф. 218, № 1269, ед. хр. 6, л. 1, 3). Запомним эти авторские указания и перейдем к краткой истории написания пьесы.
То, как возник замысел пьесы, Булгаков превосходно изобразил в «Записках покойника». Мы приведем лишь некоторые строки из этого текста.
«Вьюга разбудила меня однажды. Вьюжный был март и бушевал, хотя и шел уже к концу. И опять… я проснулся в слезах!.. И опять те же люди, и опять дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный на снегу.
Родились эти люди в снах, вышли из снов и прочнейшим образом обосновались в моей келье. Ясно было, что с ними так не разойтись. Но что же делать с ними?
Первое время я просто беседовал с ними, и все-таки книжку романа мне пришлось извлечь из ящика. Тут мне начало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что это картинка. И более того, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, и в ней сквозь строчки видно: горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе. Ах, какая это была увлекательная игра… Всю жизнь можно было бы играть в эту игру, глядеть в страницу… А как бы фиксировать эти фигурки?.. И ночью однажды я решил эту волшебную камеру описать… Стало быть, я и пишу: картинка первая… Ночи три я провозился, играя с первой картинкой, и к концу этой ночи я понял, что сочиняю пьесу. В апреле месяце, когда исчез снег со двора, первая картинка была разработана… В конце апреля и пришло письмо Ильчина…»
Быть
Так случилось, что Булгакову было сделано сразу два предложения на инсценировку романа «Белая гвардия»: от Художественного театра и Театра Вахтангова (см.: Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 141–142). К огорчению вахтанговцев, Булгаков выбрал МХАТ, но утешил первых тем, что стал для них писать «Зойкину квартиру».
Над первой редакцией пьесы Булгаков работал в июне-августе 1925 г., но с перерывами (с 12 июня по 7 июля Булгаковы гостили у Волошиных в Коктебеле). Об этом имеются красочные авторские зарисовки в тех же «Записках покойника». Например, такие: «Я не помню, чем кончился май. Стерся в памяти и июнь, но помню июль. Настала необыкновенная жара. Я сидел голый, завернувшись в простыню, и сочинял пьесу. Чем дальше, тем труднее она становилась… Герои разрослись… и уходить они никуда не собирались, и события развивались, а конца им не виделось… Потом жара упала… Пошел дождь, настал август. Тут я получил письмо от Миши Панина. Он спрашивал о пьесе. Я набрался храбрости и ночью прекратил течение событий. В пьесе было тринадцать картин».
Не имея необходимого драматургического опыта и стремясь как можно больше выбрать из романа наиболее ценного материала, Булгаков создал пьесу очень большого объема, по содержанию мало отличавшуюся от романа. Наступил самый трудный момент — пьесу нужно было основательно сократить. Обратимся вновь к авторскому тексту: «…я понял, что пьесу мою в один вечер сыграть нельзя. Ночные мучения, связанные с этим вопросом, привели к тому, что я вычеркнул одну картину. Это… положения не спасло… Надо было еще что-то выбрасывать из пьесы, а что — неизвестно. Все мне казалось важным… Тогда я изгнал одно действующее лицо вон, отчего одна картина как-то скособочилась, потом совсем вылетела, и стало одиннадцать картин. Дальше… ничего сократить не мог… Решив, что дальше ничего не выйдет, решил дело предоставить его естественному течению…»
15 августа 1925 г. пьеса «Белая гвардия» (первая редакция) была представлена театру, а в сентябре состоялась первая читка. Однако уже в октябре ситуация с пьесой осложнилась в связи с отрицательным отзывом, поступившим от А. В. Луначарского. 12 октября, в письме В. В. Лужскому, одному из ведущих актеров и режиссеров театра, он замечает: «Я внимательно перечитал пьесу „Белая гвардия“. Не нахожу в ней ничего недопустимого с точки зрения политической, но не могу не высказать Вам моего личного мнения. Я считаю Булгакова очень талантливым человеком, но эта его пьеса исключительно бездарна, за исключением более или менее живой сцены увоза гетмана. Все остальное либо военная суета, либо необыкновенно заурядные, туповатые, тусклые картины никому не нужной обывательщины. В конце концов, нет ни одного типа, ни одного занятного положения, а конец прямо возмущает не только своей неопределенностью, но и полной неэффективностью… Ни один средний театр не принял бы этой пьесы именно ввиду ее тусклости, происходящей, вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора».
Это письмо требует некоторых пояснений, поскольку оно сыграло большую роль в дальнейшей судьбе пьесы. Чрезвычайно важна первая фраза А. В. Луначарского о том, что он не видит ничего недопустимого в пьесе с точки зрения политической. Собственно, это главное, что и требовалось от него театру, — проходит ли пьеса по параметрам политическим или нет. Отрицательный отзыв наркома по этому вопросу сразу закрывал пьесе путь на сцену. И что важно отметить, А. В. Луначарский и в дальнейшем не выдвигал открыто политических требований в отношении пьесы, а на последней стадии проявил принципиальность и поддержал театр и Станиславского при решении вопроса о пьесе в высших инстанциях.