Том 2. Два брата. Василий Иванович
Шрифт:
— Это правда? Правда?
— Правда! правда! Разве я умею лгать?
Никто не догадывался о любви наших молодых людей. С хитростью влюбленных они тщательно скрывали свою любовь. Леночка была счастлива. Она верила словам любви, которые шептал ей Николай, доверчиво склоняя свою голову на тяжело дышавшую грудь Николая. Они собирали весенние цветы любви, писали друг другу записки, жали друг другу руки, целовались и не думали о будущем. Им так хорошо жилось настоящим. Николаю казалось, что он любит Леночку так, как никого не любил, и он говорил о своей любви гораздо более, чем Леночка. Она слушала как очарованная и верила. Ей
Нашего юношу сомнения и скорбные мысли не оставляли в покое. Тяжелая внутренняя работа происходила в нем, и ни жизнь, ни книги, которые он перечитал, не давали ему удовлетворительных для его сердца ответов. Есть души — правда, мало их — с удивительно чуткой совестью, болящие чужим страданием, чужим горем, которое становится их собственным страданием. Такая чуткая до болезненности душа была и у Васи. Он словно чувствовал на себе чужую неправду и жаждал примирения своих неясных еще идей с действительностью. Нередко он задумывался над жгучими, терзающими его вопросами, и какие только планы, какие фантазии не бродили в его голове! О себе он никогда не думал — эта черта в Васе была выдающаяся. Себя он забывал. Он считал себя виноватым, что до сих пор жил не по совести, и с искренней печалью высчитывал, сколько он стоил своему отцу. Он твердо решился жить не так, как живут вокруг, но как? Что делать? К кому обратиться, как тот богатый юноша, который обратился к Христу * ? Никто из окружающих не давал ответов. Все говорили не то, что нужно было его сердцу. Приходилось искать ответа в книгах и в себе самом, и Вася пришел в заключение, что он обязан укрепить свое слабое тело, работать и есть так же, как и мужик. Эта мысль одно время сильно занимала юношу и не давала ему покоя, и он закалял себя, занимался гимнастикой, полевыми работами и горевал, что силы нет. Он стал в последнее время отказывать себе в пище; ему казалось, что он не имеет права наедаться, когда вокруг люди питаются бог знает как. Но и эта будущность не удовлетворяла его, хотя несколько и примиряла с совестью. Ему надо было помочь ближним, отдать всего себя на служение им. Но как? — этот вопрос главнейшим образом и мучил его…
О, он охотно бы положил живот свой за обездоленных и угнетенных! Что значит жизнь? Отец его рисковал же ею!
Так часто думал юноша, и думы эти не выходили у него из головы. Недаром он с таким восторгом перечитывал биографии Гуса * и Савонаролы * , попавшиеся в библиотеке отца.
Вася усердно готовился к экзамену. Он сделает, как хочет отец, и, кроме того, приобретет знания — отец в этом прав, — но ни за что он не употребит эти знания во зло другим. Но сколько ждать времени? Оно, впрочем, пройдет с пользою, он укрепит свое тело.
Так думал Вася, усердно следуя своей программе. Он вставал очень рано, делал гимнастику, потом занимался какою-нибудь физической работой, возвращался домой, занимался и после обеда читал. Читал он, обыкновенно, книги, описывающие быт крестьян, или исторические сочинения, делал заметки у себя в тетради; мысли же и факты, особенно его поражавшие, он записывал в свой
Иван Андреевич нередко беседовал с Васей и должен был сознаться, что он совсем ошибался, назвав юношу неучем. Скромный и застенчивый Вася никогда не бросался в глаза, но при разговорах с отцом он подчас выказывал такую начитанность, особенно по истории, что отец удивленно спросил однажды:
— Да откуда ты все это знаешь?
— Из твоей же библиотеки.
— Когда же ты успел?
— Слава богу, полтора года прожил здесь!
— Ах ты какой! И хоть бы сказал когда!.. — с любовью заметил Иван Андреевич.
Отец был очень рад, что Вася поступит в технологический институт — Вася в академию не пожелал, — но все-таки видел, что беседы его не переубедят юношу. Отец звал сына не туда, куда стремился юноша. Он предлагал ему счастие, а сын искал креста.
Марья Степановна тревожно смотрела на Васю. Она нередко спрашивала: «Что с ним? Здоров ли он?»
— Ничего, мама, не беспокойся, я здоров.
— Но отчего ты такой нелюдим?
— Так уж… Разве это тебя огорчает?
— Тебя жаль. Мне все кажется, что ты болен. Не остаться ли тебе еще годик в деревне?
— Нет, я поеду. А ты не беспокойся.
И он обвил шею матери своими длинными руками и нежно глядел ей в глаза. А мать тоже смотрела долго на него, и вдруг ей сделалось жаль сына. Ее поразило что-то особенное в этом нежном, страдальческом взгляде, и почему-то показалось ей, что сын не жилец на свете. Слезы тихо закапали из ее глаз.
— Ты что это? Не плачь, дорогая!..
— Милый мой!..
— К чему плакать? Разве я такой жалкий?
— Нет, нет. Так… взгрустнулось.
Вася долго сидел около матери и все старался ее успокоить. Она сквозь слезы улыбнулась, улыбнулся и он.
Однажды Вася откуда-то пришел домой со связкой книг, необыкновенно взволнованный и возбужденный.
— Что с тобой, Вася? Откуда ты? — остановил его Николай, пораженный встревоженным видом брата.
— От Прокофьева. Он мне книг дал.
— Разве он приехал?
— Две недели тому назад.
— Покажи-ка, что за книги?.. Ого!.. — протянул Николай. — Книги все хорошие. Да разве ты, Вася, знаешь французский язык?
— Ничего себе, знаю. Читать могу свободно.
— Когда ты это успел?
— Да здесь.
— А это что за список у тебя из кармана торчит? Можно взглянуть?
— Смотри.
Николай пробежал длинный список книг и проговорил:
— Список превосходный. Это на что же?
— Прочитать надо.
— Прокофьев советовал?
— Да.
— У него книг, видно, много?
— Ах, если бы ты знал, Коля, сколько у него книг! Вся комната завалена книгами, и все такими. А сам-то как живет, — тут же и кровать; скромно-скромно живет. Я у него целое утро провел и целый бы день остался, да ему некогда. Он пошел рабочим лекции читать.
— Лекции?
— Как он говорит! То есть не то, что хорошо… нет, и хорошо, а знаешь ли, — так никто не говорил, то есть я не слыхал. Никто! Знаешь ли, Коля, — все, о чем я думал, что меня мучит, он понял… Нет, Коля, это такой человек, такой…