Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

Тэффи Надежда Александровна

Шевельнулся еще нос. Повернулся.

— Простите, мы с вами еще не знакомы. Я из Одессы.

— Очень приятно.

— Извините, я хочу с вами посоветоваться.

— А что? Вы себя плохо чувствуете?

— Нет, я хотела с вами посоветоваться… Вы давно здесь?

— Вчера приехала.

— А я три недели. У вас такое лицо, что, мне кажется, вы можете посоветовать — извините — насчет болгарина.

— Я не знаю, я не слыхала про такую болезнь. И что же, очень беспокоит?

— Ужасно! Понимаете,

он живет в девятом номере и страшно в меня влюблен. Он буквально две недели меня преследует. Куда я ни пойду — он всюду. Я нервная, я лечусь от неврастении, а он покоя не дает. Представьте себе, иду я в столовую обедать — смотрю, он уже сидит. И еще притворяется, что не видит меня. Ужас! Пошла вчера в кафе — смотрю, а он уже сидит там. Утром иду в ванну — вдруг кто-то выходит из мужского отделения. Оглянулась — он. И опять как будто не видит меня. Вчера, вечером, гуляю, вдруг — мотор. Что такое? Смотрю — он на моторе мимо меня проехал. Ну, прямо не знаю, что делать? У меня муж такой ревнивый в Одессе. У меня неврастения, я лечусь, а тут этот болгарин.

— Да вы не обращайте внимания.

— Легко сказать. Две недели подряд человек преследует меня. И главное, что ужаснее всего — не говорит со мной ни слова. За все время ни одного слова! Такой нахал!

— Может быть, немой.

— Какой там немой! Небось, с другими так трещит, что слушать тошно. Вот сейчас позвонят к завтраку, и он уже, наверное, сидит на своем месте. Нет, чтобы так преследовать порядочную женщину! Я лечусь. Мне нужен покой… Так вот я хотела с вами посоветоваться… Как вы думаете: что если ему послать цветов… может быть, он тогда заговорит? А? Как вы полагаете?

Снова тишина.

Носы опускаются ниже. Дамы дремлют. Желтые курортные астры опустили свои перистые звездочки.

Странные. Ни живые, ни мертвые.

Байрон

Когда пробило одиннадцать, темный молодой человек, с нежным профилем молодого Байрона и бледно-мечтательными глазами, попрощался и вышел.

За чайным столом остались только свои.

— Скажите откровенно, — обратилась одна из дам к хозяину дома, — неужели и этот Байрон будет когда-нибудь брать взятки?

— Этот?

Хозяин чуть-чуть усмехнулся.

— Прежде дело куда легче и проще было. Картина была прямо библейская, и невинные барашки паслись рядом с хищниками.

Каждый знал, что ему нужно делать, и все понимали друг друга.

Анекдоты о добром старом времени складывались самые уютные и безмятежные:

Приходит подрядчик в министерство.

— Так, мол, и так, как обстоит мое дело?

А чиновник в ответ опустит нос в бумагу и буркнет:

— Надо ждать.

— Ага, — думает подрядчик. — Значит, надо ж дать.

И даст, сколько нужно.

Придет во второй раз.

— Ну что? Как?

Чиновник подумает и скажет внушительно:

— Придется доложить.

— Ага! — подумает подрядчик. — Значит, мало дал.

И доложит, сколько не хватало.

Чиновник просветлеет и скажет умиротворенно:

— Ну вот теперь все в порядке.

И дело будет сделано.

Это, конечно, анекдот. На деле бывало еще проще: повернется чиновник к подрядчику спиной и поиграет пальцами.

Словом, просто и мило, и даже весело.

Теперь не то.

Когда пошло мое дело, мне сразу сказали, что нужно этому самому Байрону взятку дать.

Пришел я к нему в самом деловом настроении. Думаю только об одном, что ему предложить: сразу ли заплатить или в деле заинтересовать. Если сразу заплатить — это очень человека вдохновляет. Если заинтересовать — дает ему продолжительную энергию. Тут, значит, нужно предварительно ознакомиться с психологией данного взяточника. Если он рохля, человек инертный, которого трудно понять и сдвинуть с места, тогда нужно взбодрить его немедленно хорошим кушем. Это его сразу поставит на рельсы а там уж он пойдет.

Если же он человек расчетливый и работящий, то, дав ему деньги сразу, только поколеблете в нем доверие к вам и к вашему делу.

Вот, погруженный в эти самые размышления, и прихожу я к Байрону.

А он сидит, бледный, вдохновенный, и читает «Песнь Песней».

Посмотрел на меня и прочел:

— «Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя».

Я сел — дожидаюсь, пусть сам заговорит. А он опять посмотрел и говорит:

— «Мирровый пучек, возлюбленный мой, у меня у грудей моих пребывает».

«Нет, — думаю, — придется его сразу кушем взбодрить». Однако жду, пусть сам заговорит.

Помолчали. Наконец, он вздохнул и сказал:

— Как вы думаете, — я давно хотел спросить у вас…

— Начинается! Начинается! — встрепенулся я.

— Хотел спросить: не был ли Соломон предчувствием Ницше?

— Чего-с?

— Я, например, считаю руны о Валкирии, во всех их разногранностях, только предчувствием ибсеновской женщины положительного типа, всякой, как таковой.

— Н-да, — отвечаю, — разумеется.

А у самого сердце захолонуло.

«А ну, — думаю, — как мне наврали, да он взяток совсем не берет».

И пошло с тех пор мое мучение; хожу целые дни и гадаю, как Маргарита на цветке ромашки: берет — не берет, берет — не берет…

А он меня, между тем, стал Гамсуном донимать.

Раз даже нарочно заехал ко мне справиться, понимал ли я когда-нибудь запах снега.

Истомил меня вконец. Уж хотел, было, бросить все и искать других путей. Вдруг, в один прекрасный день, приезжает он ко мне какой-то взвинченный, глаза сверкают.