Том 2. Марш тридцатого года
Шрифт:
— Ну, что ты с ним сделаешь?
Вокруг засмеялись любовно, провожая глазами рейс Степана Колдунова. Алеша двинулся к проходной будке.
13
Нашлись мастера устроить трибуну из ничего. Котляров только глянул на забор и кивнул соседу:
— Ворота снимем.
Через двадцать минут трибуна была готова. Муха, низенький, скуластый, небритый, стоял внизу и сердился:
— Какой дьявол такое придумал? Котляров? Так он же упаковщик.
Отец Мухи, — а отцу было уже восемьдесят лет, и у него давно колени начали расходиться в стороны, — беззубый и сгорбленный, ответил сыну:
— Так он, Гриша, захватил тут всю власть. Не успели оглянуться, смотрим — трибуна. Он туда залезет, а обратно сигает. Один раз сиганул — чуть ногу не выломил.
Котляров сидел наверху, трибуна под ним ходуном ходила, он смеялся:
— Укрепим — хорошая трибуна. Ленин с грузовика говорил, слышали? Слышали — спрашиваю?
— Да слышали!
— Думаешь, ему легко было на грузовик?.. Туда посадили, а обратно на руки приняли. Так то ж Ленин? А здесь кто будет говорить? Ты, Григорий Степанович? Прямо на мои плечи, как на лестницу, становись.
— Богомол приедет.
— Богомол? Богомол сиганет. Богомолу плеча не подставлю, — Котляров каблуком хватил по гвоздю, торчащему на трибуне, гвоздь свернулся в сторону.
На площади появились женщины. У всех ворот и калиток запестрели платки и юбки. Мальчишки стайками переносились с одного конца площади на другой. Отец Иосиф вышел из церковного дома, посмотрел на противоположную сторону и обошел площадь под домами. Марусиченко долго следил за ним, поворачиваясь на месте, а потом присел от удовольствия:
— Правильно, батя, правильно. Теперь ходи отряся лапку.
Из ворот фабрики Карабакчи показалось шествие. Впереди несли большой красный плакат, на нем написано: Вся власть Советам!
На широкой площади, кое-где покрытой помолодевшей осенней травой, это шествие сразу выделилось как нечто существенное. К нему медленно двинулись струи народа, мальчишки побежали стремглав. В тот же момент из ворот завода Пономарева выступило другое шествие: тоже по четыре в ряд шли красногвардейцы. Винтовки у них за плечами, пиджаки, пальто, шинели туго перетянуты ремнями, а на ремнях красуются новые патронные сумки. Алеша идет слева, молодой и подтянутый, и потихоньку напоминает:
— Держите ногу, народ смотрит!
Ногу держали. Даже на мягком песке шаг красногвардейцев отдавался четким ритмом. Впереди колонны Николая Котляров, напряженный и серьезный, нес знамя.
В колонне табачников несколько человек — тоже с винтовками. Озабоченный Муха быстрым шагом направился к месту встречи. Закричал издали:
— Алексей! Слушай, Алексей!
Алеша оглянулся, заторопился, подал команду:
— Отряд… стой!
Муха подбежал довольный,
— У тебя, Муха, настоящее войско!
— А как же! Товарищи… Если с оружием — в одну компанию… Чего там… Одно слово: пролетариат.
Высокий товарищ, с приятным чистым лицом, обратился к своим:
— Я думаю, он разумно говорит. В одном месте вся сила будет. Как вы, товарищи, скажете? И командир у них боевой, все как следует…
Муха ладонью разрезал воздух:
— Сильнее будет! Пускай посмотрят… эти… эти… городские.
— Очень замечательно! — из колонны табачников первый с винтовкой вышел к Мухе.
— А чего это железнодорожники… есть у них Красная гвардия?
— У них все не ладится, — Муха прищурился в направлении к вокзалу.
— Народ такой — служба движения! Выходи, выходи, ребята!
В колонне табачников закричало несколько голосов. Женщин здесь было большинство. Они вышли из строя и засмотрелись на Красную гвардию. Около десятка вооруженных озабоченно ткнулись в шеренги отряда. Описывая дугу своей палкой, Алеша крикнул:
— Товарищ Колдунов! Принять пополнение, рассчитать, проверить оружие.
Уже подпоясанный, деловой, расторопный Степан приложил руку к козырьку:
— Слушаю, товарищ начальник!
Он старым полковым жестом загреб левой рукой:
— Становись, которое пополнение!
Алешу дернули за рукав. Рядом стояла и в смущении переступала с ноги на ногу чернобровая, зардевшаяся девушка. Ее голова аккуратно была повязана большим серым платком, на груди обильной роскошью расходилась бахрома.
— Здравствуйте, — сказала она тихо и опустила улыбающееся лицо. — Вы меня не признали, видно?
— Маруся!
Она со смехом рванулась в сторону. Но он поймал ее за плечи и обнял левой рукой с палкой, а правую предложил для рукопожатия. Вокруг громко рассмеялись девушки:
— Маруся кавалера нашла!
— У! Кавалера, — оскорбилась Маруся, но немедленно же улыбнулась, крепко пожала руку и даже встряхнула ее:
— А я вас сразу признала! — Ее глаза с сердитой огневой силой пробежали вокруг. — От идите, я вам чтой-то такое скажу.
— Куда идти?
— Идите отсюда. Отсюда. А то они смеются… Ты на них не смотри, рассказывай.
— Я ничего не хочу рассказывать, я только одно. Как я тогда плакала, когда б вы знали! И хотела все до вас пойти. А потом приехали батюшка с матушкой и меня выгнали. Говорят: иди себе к своим пролетариям. А я сейчас поступила на карабакчевскую.
— А где ты живешь?
— А я тут живу, на Костроме.
— У отца?
— Мой отец еще в ту войну убитый, а я живу здесь у тетки. Товарищ Теплов, а отчевой-то в Красную гвардию только мужчин принимают? А если женщина, так почему ей нельзя?