Том 2. Мелкий бес
Шрифт:
Нетопленые печи
В одном доме были холодные печи. Их не топили, потому что боялись пожара. Хозяйка была скупая. Она говорила:
— Стенка есть, потолок да крышка есть, пол есть, двери войлоком околочены, в окна зимние рамы вставлены, щели в них забиты паклей, замазаны замазкой, и закрашены краской. Холодного воздушку не дунет, наружной ветриночки не венет. Чего же вам больше?
Хозяйкины дети, глупыши малые, ее просили:
— Ты бы нам, мама, в датской хоть когда-когда печечку вытопила, а то уж больно
А скупая хозяйка им отвечает весьма равнодушно и с такою ласковою усмешечкою:
— И, полно, глупенькие, какая вам печечка? Ваше дело молодое, — стерпится. Вы воздушку не шевелите, ветру не делайте, сидите себе смирнехонько да скромнёхонько, друг к дружке покрепче прижмитесь, друг о дружку грейтесь, вот зиму то и перетерпите. А там, может быть, и весна придет, так я вас на травку выпущу. А дрова-то в печке жечь, зря денежки в трубу выпускать, дымом воронам носы коптить, — нет, милые, этого у меня в доме, пока я жива, не будет, и вы эти несбыточные мечтания оставьте.
Сама лисью шубу на себя накрутила, ковровых платков на голову наслоила, ноги в теплые чулки да в маховые сапоги обула, — ходит да на деток покрикивает.
— Мне, — говорит, — очень даже тепло.
Ну, а ребятишки, известно, детским делом, одеты тоненько да легонько. Да и пуговки у них многие по-отрывались, да и прорешек немало понакопилось. Дрожат от стужи, зубами щелкают, иной раз и всплачут.
Только один раз старший мальчик придумал такое дело:
— Что, — говорить, — нам стынуть! Этак вся у нас душа вымерзнет. Весна придет, а от нас одни трупики останутся. Поломаем-ка мы столы да стулья, положим их в печку, погреемся.
— Мама забранится, — сказали девочки. — Как бы не поколотила!
Но уж так зазябли ребятишки, что долго думать не стали, — все свои столы и стулья поломали, и в печь положили. Печку топят, огонь весело горит, ребята от радости смеются, и промеж себя говорят:
— Позовем и маму погреться.
Лишние веревочки
У одного мальчика мама была строгая, и папа был строгий. Как папа или мама увидят своего мальчика, так сейчас и закричать на него:
— Не шали! Как ты смеешь шалить, скверный мальчишка! Тишину и порядок нарушаешь.
Ну, а мальчик, известно, ребячьим делом, без шалостей не мог прожить. Он бы и рад не огорчать папашу и мамашу, да никак не мог удержаться: нет, нет, да и нашалит.
Вот однажды папа с мамой и сказали:
— Слова на тебя не действуют, так мы перейдем к делу. Мы тебя скрутим, — ты у нас позабудешь как шалят.
Хорошо, — сказано, сделано. Связали мальчику руки веревочкою так, чтобы добрые слова писать он мог, а на дерзкие слова чтобы у него не было размаха; поноски для папаши с мамашею носить можно, а в барабан бить нельзя. Связали ему ноги, — ходить тихохонько можно, а уж побежать, — нет, брат, шалишь, не побежишь. На лицо надели хорошенький намордничек, — манную кашку кушать можно, а кусаться и думать
— Плачь, плачь, — видишь, как нехорошо шалить. Мы тебе раньше доверяли, а теперь уж ты потерял право на доверие. Сам на себя пеняй.
Бродит тихонечко мальчик, а соседские ребята над ним смеются. А у мальчика папа и мама были строгие, но глупые. Они сначала радовались, что соседи над мальчиком смеются. И сами мальчика стыдили.
— Видишь, — говорят, — все над тобою смеются.
Только один раз, когда они спали, кто-то разбил им стекло в окне. Бросили с улицы камень, а на камне бумажка привязана, а на бумажке написано очень крупными буквами: «Это вам за то, что вашего мальчика обижаете».
Папа с мамой прочитали бумажку по складам, шибко рассердились, своего мальчика наказали, городовому пожаловались, — только городовой ничего не мог сделать. Окрутили папа и мама мальчика еще новыми веревочками, — даже и там второй раз связали, где уже и раньше было связано, и легли спать, — сами поели, а мальчик без ужина, но привязанный к своей кроватке для спокойствия и безопасности, и чтобы на стену не полез.
Только им в эту ночь и второе стекло камнем высадили, и на камне опять бумажка была, а на бумажке написано: «И все стёкла высадим, если мальчика обижать станете».
Тогда папа с мамой струсили, пошли ко всем соседям, и везде объявили:
— Мы с нашего мальчика излишние веревочки снимем.
Сняли с мальчика половину веревочек, — те, что лишние были навязаны, — и легли спать спокойно, — колпаки надели, и спят, думают, — никто их не тронет.
Идол и переидол
Сошлись на улице двое мальчишек и ну переругиваться. Сперва ругались, а потом один перед другим выхваляться стали. Один говорит:
— У меня мамка пьяная — распьяная лежит на полу и последними словами ругается.
А другой говорит:
— А у меня и вовсе мамки нет, — я из банной сырости завелся.
— Эка невидаль! — говорит первый, — я своих богов продал, деньги пропил.
— Важное кушанье! — отвечает другой, — и я богов продал, а на те деньги идола купил.
— А я у соседа переидола украл.
— Мой идол большой, деревянный, — я тебе им голову проломлю.
— А у меня переидол железный, — махну, ты у меня разлетишься.
Принесли они идола и переидола: идол — оглобля, переидол — лом железный. Стали драться. Кровь течет, башки трещат, а они знай себе дерутся. Понравилось.
Харя и кулак
Сидела в избе Харя и глядела на улицу. Сидит, глядит — мухи дохнут, молоко киснет.
Шел мимо Кулак. Понравилась ему Харя. Он и говорит:
— Харя, а Харя, иди за меня замуж.