Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.)
Шрифт:
И действительно, не прошло месяца, как «Независимая», не изменяя заметным образом тона, уже писала, однако, к великому огорчению и прискорбию всех подданных: «Король заметно худеет изо дня в день, вопреки исконной традиции мокиссов, которая требовала, чтобы король был жирнейший и тучнейший человек во всем племени и чтобы он непременно умирал от ожирения сердца или от спазматического несварения желудка. Кроме того, худоба нового государя является как бы насмешкой над чрезвычайной тучностью покойного его предшественника» и т. п.
После этого первого косвенного нападения на особу короля «Независимая» не переставала почти ежедневно твердить то же самое на разные лады. Приводились даже, для большей убедительности, подробные меню высочайших завтраков и обедов прежних королей, которые сравнивались с настоящим меню.
Так, например, великий Ла-Ла-Иту, ставший легендарным героем своего народа, ежедневно уничтожал за завтраком семьдесят яиц всмятку, двадцать четыре свиные котлеты, полдюжины цыплят, корзину креветок или устриц, десять фунтов отварного риса, двух индюшат и двадцать фунтов печенных в золе бананов — и это были сущие пустяки по сравнению с обедом.
Нынешний же король кушал так мало, что едва ли можно даже говорить об этом после того, что было сказано выше: каких-нибудь два яйца, одну котлетку и штуки две-три бананов. Ведь это же совершенный позор для народа! И еще если бы при таком режиме король толстел, но он худеет не по дням, а по часам; он положительно тает, как кусок сала на огне. Такой порядок вещей положительно противоречит всем национальным традициям мокиссов и идет вразрез с требованиями доброго старого времени.
Еще пока не осмеливались явно называть короля пришельцем и чужеземцем, но до этого было уже недалеко, и тогда развенчанному королю несомненно грозила роль Велизария.
Одно неожиданное событие ускорило это постепенное развенчание короля и побудило «Независимую» принять явно враждебный монарху тон.
XXII
В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ В ОФИЦИАЛЬНОМ органе был обнародован новый декрет короля, которым устанавливались различные налоги взамен уничтоженного права Палицы для всех, кто пользовался этим правом.
Этот декрет произвел действие искры, упавшей в кучу пороха, и Том Пауэлл открыто выступил на этот раз против короля, приняв тон явной и непримиримой оппозиции. Впрочем, такая мера со стороны правительства, естественно, должна была взволновать все классы населения, издавна привыкшие к такому виду налога, который всей тяжестью своей ложился на одних производителей.
«Как быть? Чем жить? — спрашивали себя должностные лица. — Чем мы будем кормиться, если нас лишают права Палицы? Правительство будет отпускать нам определенное количество плодов, бананов, овощей, рыбы и мяса, но при столь тощем короле можно ли рассчитывать на большой избыток провианта, особенно в сравнении с прежней системой, когда каждому должностному лицу предоставлялось право брать все что хочешь и сколько хочешь; теперь же придется довольствоваться тем, что дадут».
На основании всех этих рассуждений была составлена петиция за подписью всех пользовавшихся правом Палицы и даже тех, для кого это право было явно убыточно. В этой петиции хотя и очень почтительно, но тем не менее весьма настойчиво требовалась отмена этого постановления из уважения к исконным обычаям страны и издавна утвердившимся привилегиям известного класса.
В тот же день Том Пауэлл заявил в своей газете, что если столь обидное для всех мокиссов постановление не будет отменено, то это дает право всему народу восстать против монарха, не желающего считаться ни с национальными традициями своего народа, ни с его привычками и обычаями.
«А что касается лично меня, — писал он, — то, став мокиссом по своей доброй воле, взяв себе жену из этого племени, я клянусь встать во главе движения, которое, как я предвижу, — увы! — неизбежно, и помочь вам изгнать чужеземцев, после чего вы будете иметь возможность, дорогие мои соплеменники, избрать себе другого короля из потомков ваших древних королей, среди которых вам не трудно будет найти достойного преемника покойному Ка-Ха-Туа VII!»
Пропустить безнаказанно подобную статью было, конечно совершенно невозможно — таково было мнение всего собравшегося совета, который, увидев Ланжале с револьвером за поясом единодушно решил принять самые строгие меры наказания виновного. По настоянию Ланжале Том Пауэлл был обвинен в государственной измене и должен был предстать перед военным судом.
Но когда явились его арестовать, Том Пауэлл, заблаговременно предупрежденный, успел уже бежать в горы. Это было как нельзя более на руку Ланжале, который теперь мог приговорить его к смерти, не имея при этом надобности приводить в исполнение приговор, что, в сущности, было ему весьма нежелательно. Бежавший же революционер был безопасен и не мог более мешать его планам и начинаниям.
Однако Гро-Ляр I был уязвлен всем происшедшим до глубины души; эти явные доказательства постоянного недовольства подданных его распоряжениями вселили в него отвращение к власти, и он решил отречься от короны в пользу Ланжале.
Последний встретил с радостью это предложение: ему хотелось испытать всю сладость власти, и хотя, в сущности, под флагом Гроляра он был почти абсолютным хозяином в государстве, но все же это не была явная самоличная власть, именно то полновластие, которое казалось ему столь заманчивым. Кроме того, ему всегда казалось, что Гроляр мешал ему вполне развернуться, сковывал, так сказать, его крылья, и без него он сумел бы задушить этот ропот и недовольство в самом зародыше.
Народ принял весть о перемене правителя с полным равнодушием и без особого удивления, — для него, в сущности, было все равно, кому из двух повиноваться, так как Ланжале и при Гро-Ляре I был таким же повелителем их судеб, как если бы он сам был королем. А так как предстоящие по случаю коронации нового монарха торжества, пиршества и увеселения были весьма желательными для народа, то он и приветствовал нового короля громкими криками радости и восторга.
Но в Книге Судеб было написано, что Ланжале не суждено занять места в истории народов и стать завоевателем и покровителем всего острова, как он мечтал.
Едва только окончились коронационные торжества, как молодой король был разбужен поутру громкими криками и шумом, заставившим его предположить, что во дворце и в народе вспыхнула революция. В тот момент, когда он, соскочив с постели в одной рубашке, схватился за револьвер, в его комнату вошел Гроляр, сияющий, поющий и приплясывающий, как человек, внезапно помешавшийся.