Том 2. Поэмы

Лермонтов Михаил Юрьевич

27

«Черкес, ты понял, вижу я, Как справедлива месть моя! Уж на устах твоих проклятья! Ты, внемля, вздрагивал не раз… О, если б мог пересказать я, Изобразить ужасный час, Когда прелестное созданье Я в униженье увидал И безотчетное страданье В глазах увядших прочитал! Она рассудок потеряла; Рядилась, пела <и> плясала, Иль сидя молча у окна, По целым дням, как бы не зная, Что изменил он ей, вздыхая, Ждала изменника она. Вся жизнь погибшей девы милой Остановилась на былом; Ее безумье даже было Любовь к нему и мысль об нем… Какой душе не знал он цену!..» – И долго русский говорил Про

месть, про счастье, про измену: Его не слушал Измаил. Лишь знает он да бог единый, Что под спокойною личиной Тогда происходило в нем. Стеснив дыханье, вверх лицом (Хоть сердце гордое и взгляды Не ждали от небес отрады) Лежал он на земле сырой, Как та земля, и мрачный и немой!

28

Видали ль вы, как хищные и злые, К оставленному трупу в тихий дол Слетаются наследники земные, Могильный ворон, коршун и орел? Так есть мгновенья, краткие мгновенья, Когда, столпясь, все адские мученья Слетаются на сердце – и грызут! Века печали стоят тех минут. Лишь дунет вихрь – и сломится лилея; Таков с душой кто слабою рожден, Не вынесет минут подобных он; Но мощный ум, крепясь и каменея, Их превращает в пытку Прометея! Не сгладит время их глубокий след: Всё в мире есть – забвенья только нет!

29

Светает. Горы снеговые На небосклоне голубом Зубцы подъемлют золотые; Слилися с утренним лучом Края волнистого тумана, И на верху горы Шайтана Огонь, стыдясь перед зарей, Бледнеет – тихо приподнялся, Как перед смертию больной, Угрюмый князь с земли сырой. Казалось, вспомнить он старался Рассказ ужасный и желал Себя уверить он, что спал; Желал бы счесть он всё мечтою… И по челу провел рукою; Но грусть жестокий властелин! С чела не сгладил он морщин.

30

Он встал, он хочет непременно Пришельцу быть проводником. Не зная думать что о нем, Согласен юноша смущенный. Идут они глухим путем, Но их тревожит всё: то птица Из-под ноги у них вспорхнет, То краснобокая лисица В кусты цветущие нырнет. Они всё ниже, ниже сходят И рук от сабель не отводят. Через опасный переход Спешат нагнувшись, без оглядки; И вновь на холм крутой взошли, И цепью русские палатки, Как на ночлеге журавли, Белеют смутно уж вдали! Тогда черкес остановился, За руку путника схватил, И кто бы, кто не удивился? По-русски с ним заговорил.

31

«Прощай! Ты можешь безопасно Теперь идти в шатры свои; Но, если веришь мне, напрасно Ты хочешь потопить в крови Свою печаль! Страшись, быть может, Раскаянье прибавишь к ней. Болезни этой не поможет Ни кровь врага, ни речь друзей! Напрасно здесь, в краю далеком, Ты губишь прелесть юных дней; Нет, не достать вражде твоей Главы, постигнутой уж роком! Он палачам судей земных Не уступает жертв своих! Твоя б рука не устрашила Того, кто борется с судьбой: Ты худо знаешь Измаила; Смотри ж, он здесь перед тобой!» И с видом гордого презренья Ответа князь не ожидал; Он скрылся меж уступов скал – И долго русский без движенья, Один, как вкопанный, стоял.

32

Меж тем, перед горой Шайтаном Расположась военным станом, Толпа черкесов удалых Сидела вкруг огней своих; Они любили Измаила, С ним вместе слава иль могила – Им всё равно! Лишь только б с ним! Но не могла б судьба одним И нежным чувством меж собою Сковать людей с умом простым И с беспокойною душою: Их всех обидел Росламбек! (Таков повсюду человек.)

33

Сидят

наездники беспечно, Курят турецкий свой табак И князя ждут они: «Конечно, Когда исчезнет ночи мрак, Он к нам сойдет; и взор орлиный Смирит враждебные дружины, И вздрогнут перед ним они, Как Росламбек и уздени!» Так, песню воли напевая, Шептала шайка удалая.

34

Безмолвно, грустно, в стороне, Подняв глаза свои к луне, Подруге дум любви мятежной, Прекрасный юноша стоял, – Цветок для смерти слишком нежный! Он также Измаила ждал, Но не беспечно. Трепет тайный Порывам сердца изменял, И вздох тяжелый, не случайный, Не раз из груди вылетал; И он явился к Измаилу, Чтоб разделить с ним – хоть могилу! Увы! Такая ли рука В куски изрубит казака? Такой ли взор, стыдливый, скромный, Глядит на мир, чтоб видеть кровь? Зачем он здесь, и, ночью темной, Лицом прелестный, как любовь, Один в кругу черкесов праздных, Жестоких, буйных, безобразных? Хотя страшился он сказать, Нетрудно было б отгадать, Когда б… но сердце, чем моложе, Тем боязливее, тем строже Хранит причину от людей Своих надежд, своих страстей. И тайна юного Селима, Чуждаясь уст, ланит, очей, От любопытных, как от змей, В груди сокрылась невредима!

Часть третья

She told nor whence, nor why she left behind

Her all for one who seem’d but little kind.

Why did she love him? Curious fool! – be still–

Is human love the growth of human will?..

Lara. – L. Byron. [55]

1

Какие степи, горы и моря Оружию славян сопротивлялись? И где веленью русского царя Измена и вражда не покорялись? Смирись, черкес! И запад и восток, Быть может, скоро твой разделит рок. Настанет час – и скажешь сам надменно: Пускай я раб, но раб царя вселенной! Настанет час – и новый грозный Рим Украсит Север Августом другим! [56]

55

Она не сказала, ни откуда она, ни почему она оставила Всё для того, кто, казалось, с ней был тоже неласков. Почему она любила его? Пытливый глупец! Молчи: Разве человеческая любовь рождается по воле человека? Лара. Л<орд> Байрон.

(Англ.).

56

Украсит Север Августом другим! – Лермонтов имеет в виду Николая I, сравнивая его историческую роль с ролью первого римского императора Гая Юлия Цезаря Октавиана, которому был присвоен титул Августа, то есть «Священного». Строфа I третьей части поэмы в идейном отношении близка к стихотворению «Спор».

2

Горят аулы; нет у них защиты, Врагом сыны отечества разбиты, И зарево, как вечный метеор, Играя в облаках, пугает взор. Как хищный зверь, в смиренную обитель Врывается штыками победитель; Он убивает старцев и детей, Невинных дев и юных матерей Ласкает он кровавою рукою, Но жены гор не с женскою душою! За поцелуем вслед звучит кинжал, Отпрянул русский, – захрипел, – и пал! «Отмсти, товарищ!» – и в одно мгновенье (Достойное за смерть убийцы мщенье!) Простая сакля, веселя их взор, Горит, – черкесской вольности костер!..

3

В ауле дальном Росламбек угрюмый Сокрылся вновь, не ужасом объят; Но у него коварные есть думы, Им помешать теперь не может брат. Где ж Измаил? – безвестными горами Блуждает он, дерется с казаками, И, заманив полки их за собой, Пустыню усыпает их костями, И манит новых по дороге той. За ним устали русские гоняться, На крепости природные взбираться; Но отдохнуть черкесы не дают; То скроются, то снова нападут. Они, как тень, как дымное виденье, И далеко и близко в то ж мгновенье.