Том 2. Произведения 1902–1906
Шрифт:
За воротами они остановились.
– Вы где живете?
– А на Большом… Большой и переулочек Кирпичный, так во дворе… вывеска такая большая: «Переплетчик Нухим».
– До свидания.
– Прощайте.
Сережа пошел было, но остановился: он вдруг почувствовал, что связан какой-то глубокой и внезапной связью с этим еврейским мальчиком.
– Хаим!
– Что?
– Приходите ко мне в гости.
Тот мотнул головой и пошел, все так же отгибаясь на один бок и придерживая локтем и подбородком расползающиеся книги.
Сережа остановился, глядел на него, пока тот не завернул за угол.
– Ах ты боже мой, – хлопнул Сережа себя по ляжкам, – а ведь я не сказал ему, где мы живем.
Он хотел было бежать за мальчиком, но остановился, подумал и тихонько пошел домой.
Дни шли у Сережи своим чередом, мелкие заботы школьной жизни поглощали его, но каждый раз, как выпадала свободная минута и он гулял по улице или в саду, мальчик, отогнувшийся набок под тяжестью расползающихся из-под руки книг, стоял перед ним. И Сережа все смотрел кругом в тайной надежде встретить его. Какая-то тайная работа совершалась в нем, какие-то новые странные и жуткие в своей новизне мысли толпились в голове.
– Мама, я хочу… можно мне пригласить на именины того еврейского мальчика, помнишь, о котором я тебе рассказывал?
– Что же, пригласи.
Сережа отправился на угол Большой и Кирпичного. С забора, покосившись, глядела полинявшая, красневшая ржавыми пятнами вывеска: «Переплетчик Нухим».
Когда Сережа вошел, его охватил тяжелый промозглый запах сырости, разваренного клея, человеческого пота. На столах, на полу лежали книги в переплетах и без переплетов, стояли станки с зажатыми книгами и другие с натянутыми шнурками, к которым подшивались отдельные листы. Белела везде срезанная бумага. Человек с длинной бородой, худой и костлявый, нагнувшись, шаркал ножом по краю зажатой книги, и от нее отваливались длинные узенькие полоски. Женщина, такая же худая и костлявая, что-то жарила на нестерпимо чадившей и шипевшей плитке.
На Сережу никто не обращал внимания, и он, в недоумении и конфузясь, стоял озираясь.
– Что надо? Заказ? – проговорил бородатый, не подымая головы и продолжая резать с шорохом падающую бумагу.
Плитка нестерпимо шипела.
– Мне бы… Хаима…
– Нет Хаима, – не отрываясь от плиты, бросила женщина.
«За что они на меня сердятся?» – подумал Сережа и повернул, готовый уйти.
– Хаим зараз придет, – так же отрывисто и, казалось, сердито бросила снова женщина, снимая клокочущую кастрюлю.
Сережа стоял в ожидании. Что-то сосредоточенное, гнетущее вползало ему в душу. Солнечный день, узорчато-пятнистые тени и мальчик, согнувшийся от тяжести оттягивавших руку книг. Этот старик, казалось, тоже никогда не разгибается над своим станком и женщина – над своей плитой. Было что-то важное, значительное в этой грязной бедной обстановке, точно все это имело какое-то отношение к тому разговору в саду на пестрой от теней дорожке, который опрокинул и батюшку с длинными волосами и наперсным крестом, и учеников, глядевших назад стрижеными затылками, и весь установившийся прочный обиход привычных мыслей и представлений и заставил работать мысль в ином, новом и жутком направлении, Сережа переминался с ноги на ногу в недоумении – ожидать ли ему, или идти. Дверь отворилась, показался Хаим, как и тогда отогнувшийся набок и с целой кипой книг, выползавших из-под усталой руки. Он сложил книги на пол и улыбался застенчивой улыбкой.
– Вот… вы.
– Здравствуйте.
Хаим заговорил с отцом, все так же не отрывавшимся от станка, непонятно и быстро. Сережа почувствовал себя лишним.
«И зачем я пришел сюда?»
Хаим повернулся к нему:
– Поглядите, как резак режет, как дерево.
Зажатый край книги действительно был крепок, как кость.
– А это золотом кладут буквы.
Через пять минут мальчики с увлечением разговаривали. Сережа свинчивал тиски, резал и учился сшивать.
Когда шел домой, он чему-то улыбался, причмокивая, делая руками движения, как будто свинчивает тиски, и совершенно произвольно подпрыгивал.
– Мама!.. Мама!.. Я нашел… я нашел себе товарища!..
Мать засмеялась.
– Мало у тебя товарищей.
– Ах, мама, я друга нашел!..
Долго штопала, латала, зашивала, чистила мать Хаима, провожая сына на именины. Он был серьезен и сосредоточен, а она против обыкновения весела и разговорчива. Она поворачивала его, оправляя, то в ту, то в другую сторону, и только и было слышно, какой ее любимец умный да ученый, такой умный и ученый, что важные господа приходят сами звать его к себе в гости.
И Хаим шел по улице торжественный и сосредоточенный, осторожно двигаясь, точно опасаясь, что рассыплется праздничная одежда.
Сережа очень обрадовался, схватил за руку и повел знакомить к матери и отцу.
– Ну вот и отлично, – говорила ласково Сережина мать, подавая руку, – садитесь, пейте чай, а потом будете играть.
В комнате было светло, уютно и шумно. Было много детей, и смех и говор носился повсюду. Чувство некоторого напряжения, осторожного и чуткого, которое овладело Хаимом, когда он вошел в этот дом, стало ослабевать и таять. Сережа показал ему все свои книги, картины, рисунки; поднял голову, – в комнате никого не было, кроме него и Хаима, а голоса и смех неслись из соседних комнат.
– Пойдем.
– Давайте в свои соседи!.. – раздались голоса.
– Давайте… давайте.
Все расселись тесно друг возле друга. Возле Хаима стояло с обеих сторон по пустому стулу.
– А у меня места нет.
– Вот, вот, возле Хаима, – кричал Сережа.
Но мальчуган сбегал в другую комнату и принес стул. Шумно оказывались недовольными соседями и со смехом перебегали с места на место, только Хаим сидел, а если переменял при всеобщем недовольстве место, по обеим сторонам неизменно стояло по пустому стулу. Потом играли в фанты, потом в почту, и около Хаима – точно заколдованный круг был проведен, и всегда было пусто.
Сережа, красивый и оживленный, всеми силами старался втянуть Хаима в общую игру, но шумная публика понемногу и незаметно переливала в соседние комнаты, и Сережа с Хаимом оставались одни.
У Сережи между бровями залегла недоумевающая складочка.
– Мама, что это такое? – вдруг прислушался и бросился в переднюю: по лестнице пронесся удаляющийся торопливый топот.
– Хаим, Хаим!.. – кричал Сережа, бросаясь вниз по лестнице, прыгая через две ступени с риском сломать себе шею.