Том 2. Статьи и фельетоны 1841–1846. Дневник
Шрифт:
В 566 году совершилось с большою пышностью их бракосочетание в королевском городе Меце. Все владельцы Аустразийского королевства были приглашены королем принять участие в празднестве этого дня. В Мец съезжались со всех сторон, окруженные своими людьми и лошадьми: графы городов, начальники северных областей Галлии, патриархальные старейшины древних франкских племен, оставшихся за Рейном, герпоги аллеманов, байваров, торингов (турингцев). В этом странном собрании образованность и варварство встречались и сталкивались во всех степенях. Тут были благородные галлы, учтивые и вкрадчивые; благородные франки, надменные и грубые; были и настоящие дикари, с ног до головы в меху, равно суровые по виду и по обычаям. Свадебный пир был пышен и оживлен радостью; столы ломились под золотыми и серебряными блюдами, узорчато отделанными (плодами побед и грабежей); вино и пиво лилось беспрерывно в кубки, украшенные драгоценными каменьями, и в рога буйволов, из которых обыкновенно пили германцы. Огромные залы оглашались радостными криками, тостами, ликованьями, хохотом и всей шумливою веселостью тевтонской. За удовольствиями свадебного стола следовало увеселение более утонченное, доступное только малому числу гостей.
При дворе аустразийском находился тогда
В его стихотворении, бледном, последнем отблеске римского остроумия, необходимые лица каждой эпиталамы, Венера и Амур, являются с своими стрелами, факелами и розами. Амур спустил стрелу прямо в сердце короля Сигеберта и спешит сообщить свою великую победу матери. «О мать моя, – говорит он, – я окончил бой». Тогда богиня и сын ее летят по воздуху до Меца, спускаются во дворец и начинают цветами убирать брачную комнату. Тут у них возникает спор о достоинстве супругов: Амур стоит за Сигеберта, которого он называет новым Ахиллом; Венера отдает преимущество Брунегильде, и вот как она ее описывает: «О дева, которой я удивляюсь и которую обожать будет супруг! Брунегильда! Ты лучезарнее, блестящее эфирной лампы; игра драгоценных камней уступает прелести твоего лица; ты другая Венера, и твое приданое – владычество красоты. Ни одна из нереид, плавающих в морях Иберии, в источниках океана, не может сравниться с тобою; никакая Нинея не краше тебя, и нимфы потоков склоняются пред тобою! Белизна молока и яркий румянец соединены в цвете твоих ланит: лилии, перемешавшиеся с розами, пурпур, затканный золотом, ничего не имеют достойного, чтоб сравниться с ними, и, побежденные, удаляются. Побеждены также и сапфир, и алмаз, и кристалл, и изумруд, и яшма; Испания произвела новую жемчужину» [9] .
9
Здесь мы считаем не лишним выписать несколько стихов, как образчик языка того времени:
O virgo miranda mihi, placitura jugali,
Clacior aethere^a, Brunechildis, lampade fulgens
Lumina gemmarum superasti lumine vult^us…
Saphirus, alba adamas, crystalla, smaragdus, iaspis,
Cedant cuncta; novam genuit Hispania gemmam!
(Venantii Fortunati Carm., lib. VI, p. 558)
Эти общие места мифологии и громкие, звучные слова, почти лишенные смысла, понравились королю Сигеберту и тем из франкских вельмож, которые сколько-нибудь понимали латинские стихи. В сущности, главные начальники варваров вовсе не имели обдуманной ненависти к образованности, они охотно принимали то, что было доступно для них; но этот наружный блеск образования встречался с такою непроницаемой массой диких привычек, необузданных нравов, жесткости характера, что не мог глубоко привиться. Сверх того, за сановниками, которых гордость или аристократический инстинкт заставляли подражать обычаям прежних дворян и искать их общества, следовала многочисленная толпа воинов, для которых грамотный человек казался всегда (если они не были убеждены в противном собственными глазами) трусом. При малейшем поводе к войне они возобновляли грабежи, как в первые времена вторжения в Галлию: похищали и сплавляли в слитки драгоценные сосуды из церквей и дорывались золота в самых могилах. В мирное время они изобретали разные уловки и хитрости, чтоб лишить собственности галльских соседей, или отправлялись на большие дороги нападать с копьями и мечами на врагов своих. Самые мирные проводили время в чищении оружия, охоте и пьянстве. Все можно было получить от них, угощая вином, даже обещание поддерживать у короля того или другого кандидата на упраздненное епископское звание.
Беспрерывно тревожимые такими гостями, вечно беспокоящиеся за свою личность и состояние, богатые туземцы теряли душевное спокойствие, без которого искусства и науки гибнут; сверх того, они сами увлекались примером варваров, следуя какому-то инстинкту дикой независимости, который не исторгается из сердца человеческого самой образованностью, бросались в варварскую жизнь, презирали все, кроме физической силы, делались сварливыми и буйными. Подобно франкским воинам, они нападали по ночам на своих врагов, в их собственных домах или на дороге, и не выходили со двора без германского предохранительного кинжала, называемого скрамасакс. Таким образом, в продолжение полутора века, исчезло в Галлии всякое умственное образование, всякая утонченность нравов, и эта жалкая перемена не была произведением какой-нибудь зловредной воли или систематического враждования против римской цивилизации, а была приведена самим течением событий.
Бракосочетание Сигеберта, торжественностьего и всегоболее блеск, который придавало ему звание супруги, сделали сильное впечатление на короля Гильперика. Ему казалось, что среди своих любовниц и жен, с которыми он сочетался по прежним германским обычаям, он ведет жизнь менее царскую и доблестную, нежели его меньшой брат. Он решился последовать примеру Сигеберта, взять жену высокого происхождения, и, во всем подражая ему, отправил посольство к королю готскому просить руки старшей дочери его, Галесвинты. Но требование его встретило затруднения, не существовавшие для послов Сигеберта. Слух о развратной жизни короля Неустрии дошел до Испании. Готы,
Двойной союз с франкскими королями, естественными соседами и врагами Атанагильда, представлял столько политических выгод готскому королю, что, получив удостоверение Гильперика, он решился и приступил к переговорам о свадебных условиях. Тут все толки и рассуждения свелись, с одной стороны, на определение приданого невесте, с другой – на утверждение удела, который невеста должна была получить от мужа после первой ночи как утренний дар. У всех народов германского племени был общепринятый обычай, чтоб супруг дарил жену, как только она проснется после первой ночи, в награду за ее целомудрие. Подарки эти были чрезвычайно разнообразны: они состояли то из денег, то из каких-нибудь драгоценных вещей, то из лошадей, быков, разного скота, домов или земель; но каков бы он ни был, его называли одним именем утреннего дара, morgen-gabe или morgane-ghiba, смотря по различным наречиям. Переговоры о браке короля Гильперика с сестрою Брунегильды, замедляемые пересылками гонцов, продолжались до 567 года; их окончание ускорило происшествие, случившееся в Галлии.
Старший из франкских королей, Гариберт, отправился из окрестностей Парижа в свое владение близ Бордо, чтоб насладиться климатом и произведениями Южной Галлии. Там он почти скоропостижно умер; смерть его сделала необходимым новый территориальный переворот в Франкском государстве. Лишь только он закрыл глаза, одна из его жен, Теодегильда, дочь пастуха, захватила королевскую сокровищницу и, чтоб сохранить, вместе с богатством, титул королевы, послала предложить свою руку Гонтрамну. Король прекрасно принял посольство и отвечал с видом чрезвычайной искренности: «Скажите ей, чтоб она поспешила ко мне с своими сокровищами, я хочу вступить с нею в брак и возвеличить ее в глазах народов; я хочу, чтоб ее более чтили, нежели при покойном брате моем». В восторгеот этого ответа, Теодегильда нагрузила несколько повозок богатствами своего мужа и отправилась в Шалон-на-Саоне, местопребывание короля Гонтрамна. Когда она приехала, король, нисколько не занимаясь ею, осмотрел кладь, сосчитал повозки, велел свесить сундуки и потом, обращаясь к людям, окружавшим его, сказал: «Не лучше ли этим сокровищам принадлежать мне, нежели женщине, которая вовсе была недостойна разделять ложе моего брата?» Все были согласны с королем; богатства Гариберта спрятали в кладовые, а королеву, сделавшую против воли такой богатый подарок Гонтрамну, он велел под стражею отправить на заключение в Арльский монастырь.
Братья Гонтрамна не оспоривали его прав на владение деньгами и богатством, приобретенными обманом; им предстоял спор между собою и с ним о несравненно важнейшем предмете. Нужно было разграничить землю галльскую на три части вместо четырех и по общему согласию разделить города и области, составлявшие королевство Гариберта. Это разделение было еще страннее и беспорядочнее первого. Город Париж разбили на три части, и каждый из братьев взял себе одну часть. Чтоб избегнуть внезапных нападений, ни один из королей не должен был въезжать в город без согласия двух других, под опасением потерять не только свою долю Парижа, но и доставшуюся ему долю Гарибертова королевства; это условие было утверждено торжественной присягой на мощах трех особенно уважаемых угодников – Гилария, Мартина и Полиевкта, и их мщение на этом и том свете долженствовало пасть на главу клятвопреступника. Санлис и Марсель так же разделили, как Париж, но только на две части, первый между Гильпериком и Сигебертом, второй между Сигебертом и Гонтрамном. Другие города вошли, без малейшего отношения кихвзаимному положению, в три королевские доли; вероятно, в распределении их основывались на суммах платимых ими податей. Географическая запутанность увеличилась еще более; чересполосные владения умножились; три королевства были перепутаны друг с другом. По жребию Гонтрамну достались Мелюн, Сент, Ажан и Периге; Мо, Вандом, Авранш, Тур, Пуатье, Алби, Консеран и города нижнепиренейские пали на долю Сигеберта. Наконец, в участке Гильперика находились Лимож, Кагор, Бордо, уничтоженные ныне города Бигорр и Беарн, округи верхнепиренейские и, сверх того, несколько городов, не называемых летописцами.
В то время Восточные Пиренеи находились вне земель, составлявших владение франков; они принадлежали испанским готам, которые через них имели сообщение с землями, принадлежавшими им в Галлии от Ода до Роны. Таким образом, король Неустрии, не имевший доселе ни одного города на юг от Луары, сделался ближайшим соседом будущего тестя своего, короля готского; это взаимное положение королей дало новое основание свадебному договору и ускорило заключение его. Многие из городов, доставшихся Гильперику, находились на границе Атанагильдова королевства; другие были рассеяны по Аквитании – области, некогда отнятой Хлодовигом Великим у готов. Выговорить, чтоб эти города, потерянные его предками, поступили в удел его дочери, было весьма важно для короля готского, и, как ловкий политик, он это очень хорошо понял. Король Гильперик, по недостатку ли соображения в делах более сложных, нежели минутная выгода, по желанью ли во что бы тони стало вступить в брак с Галесвинтой, не усомнился обещать в удел и в утренний дар новобрачной Лимож, Кагор, Бордо и города пиренейские со всею землей их. Смутные понятия, господствовавшие в умах народов германских о правах территориальной собственности и верховной власти могли впоследствии, основываясь на этом, поставить эти города совершенно вне франкского владычества; но король неустразийский не глядел вдаль. Увлеченный одною мыслью, он только хлопотал выговорить за свои уступки побольше приданого серебром и драгоценными вещами; когда условились в этом, то не оставалось больше препятствий, и брак был решен.