Том 2. Стихотворения 1850-1873

Тютчев Федор Иванович

"Веленью высшему покорны…"

Веленью высшему покорны^*, У мысли стоя на часах, Не очень были мы задорны, Хоть и со штуцером в руках. Мы им владели неохотно, Грозили редко и скорей Не арестантский, а почетный Держали караул при ней.

"Чему бы жизнь нас не учила…"

Чему бы жизнь нас ни учила^*, Но сердце верит в чудеса: Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса. И увядание земное Цветов не тронет неземных, И от полуденного зноя Роса не высохнет на них. И эта вера не обманет Того, кто ею лишь живет, Не все, что здесь цвело,

увянет, Не все, что было здесь, пройдет! Но этой веры для немногих Лишь тем доступна благодать, Кто в искушеньях жизни строгих, Как вы, умел, любя, страдать, Чужие врачевать недуги Своим страданием умел, Кто душу положил за други И до конца все претерпел.

"Да, вы сдержали ваше слово…"

Да, вы сдержали ваше слово^*: Не двинув пушки, ни рубля, В свои права вступает снова Родная русская земля — И нам завещанное море Опять свободною волной, О кратком позабыв позоре, Лобзает берег свой родной. Счастлив в наш век, кому победа Далась не кровью, а умом, Счастлив, кто точку Архимеда Умел сыскать в себе самом, — Кто, полный бодрого терпенья, Расчет с отвагой совмещал — То сдерживал свои стремленья, То своевременно дерзал. Но кончено ль противоборство? И как могучий ваш рычаг Осилит в умниках упорство И бессознательность в глупцах?

"Ah, quelle meprise…"

Ah, quelle méprise —^* Incroyable et profonde! Ma fille rose, ma fille blonde Qui veut se faire soeur grise. <См. перевод>^*

"Брат, столько лет сопутствовавший мне…"

Брат, столько лет сопутствовавший мне,^* И ты ушел — куда мы все идем, И я теперь — на голой вышине Стою один, — и пусто все кругом — И долго ли стоять тут одному? День, год-другой — и пусто будет там, Где я теперь, смотря в ночную тьму И — что́ со мной, не сознавая сам… Бесследно все — и так легко не быть! При мне иль без меня — что нужды в том? Все будет то ж — и вьюга так же выть И тот же мрак — и та же степь кругом. Дни сочтены — утрат не перечесть… Живая жизнь давно уж позади — Передового нет — и я, как есть, На роковой стою очереди…

"Давно известная всем дура…"

Давно известная всем дура^* — Неугомонная цензура Кой-как питает нашу плоть — Благослови ее господь!

"С Новым Годом, с новым счастьем…"

С Новым Годом, с новым счастьем,^*    С постоянною удачей;      Вот привет любви собачьей,         Ты прими его с участьем.

"Впросонках слышу я — и не могу…"

Впросонках слышу я — и не могу^* Вообразить такое сочетанье, А слышу свист полозьев на снегу И ласточки весенней щебетанье.

Черное море^*

Пятнадцать лет с тех пор минуло, Прошел событий целый ряд, Но вера нас не обманула, И севастопольского гула Последний слышим мы раскат. Удар последний и громовый, Он грянул вдруг, животворя, Последнее в борьбе суровой Теперь лишь высказано слово, То слово Русского Царя. И все, что было так недавно Враждой воздвигнуто слепой, Так нагло, так самоуправно — Пред честностью Его державной Все рушилось само собой. И вот — «свободная стихия», — Сказал бы наш поэт родной^*, — Шумишь ты, как во дни былые, «И катишь волны голубые, И блещешь гордою красой!..» Пятнадцать лет тебя держало Насилье в западном плену, Ты не сдавалась и роптала, Но час пробил — насилье пало: Оно пошло, как ключ, ко дну. Опять зовет и к делу нудит Родную Русь твоя волна, И к распре той, что Бог рассудит, Великий Севастополь будит От заколдованного сна. И то, что ты во время оно От бранных скрыла непогод В свое

сочувственное лоно, Отдашь ты нам, и без урона — Бессмертный черноморский флот. Да в сердце русского народа Святиться будет этот день, Он — наша внешняя свобода, Он Петропавловского свода^* Осветит гробовую сень…

Ватиканская годовщина^*

   Был день суда и осужденья — Тот роковой, бесповоротный день,    Когда — для вящего паденья — На высшую вознесся он ступень —    И Божьим промыслом теснимый, И загнанный на эту высоту,    Своей ногой непогрешимой В бездонную шагнул он пустоту —    Когда, чужим страстям послушный, Игралище и жертва темных сил,    Так богохульно-добродушно Он божеством себя провозгласил…    О новом бого-человеке Вдруг притча создалась — и в мир вошла,    И святотатственной опеке Христова Церковь предана была.    О, сколько смуты и волнений С тех пор воздвиг непогрешимый тот,    И как под бурей этих прений Кощунство зреет и соблазн растет.    В испуге ищут правду Божью, Очнувшись вдруг, все эти племена,    И как тысячелетней ложью Она, для них, вконец отравлена.    И одолеть они не в силах Отравы той, что в жилах их течет,    В их самых сокровенных жилах, И долго будет течь — и где исход?.. · · ·    Но нет, как ни борись упрямо, Уступит ложь, рассеется мечта —    И ватиканский далай-лама Не призван быть наместником Христа.

"От жизни той, что бушевала здесь…"

От жизни той, что бушевала здесь,^* От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь… Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят, — и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих — лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.

"Враг отрицательности узкой…"

Враг отрицательности узкой, ^* Всегда он в уровень шел с веком: Он в человечестве был русской, В науке был он человеком.

Памяти М. К. Политковской ^*

Elle a été douce devant la mort [9]

9

Она была кроткой перед лицом смерти (фр.).

Многозначительное слово Тобою оправдалось вновь: В крушении всего земного Была ты — кротость и любовь. В самом преддверье тьмы могильной Не оскудел в последний час Твоей души любвеобильной Неисчерпаемый запас… И та же любящая сила, С какой, себе не изменя, Ты до конца переносила Весь жизни труд, всю злобу дня, — Та ж торжествующая сила Благоволенья и любви, Не отступив, приосенила Часы последние твои. И ты, смиренна и послушна, Все страхи смерти победив, Навстречу ей шла благодушно, Как на отеческий призыв. О, сколько душ, тебя любивших, О, сколько родственных сердец — Сердец, твоею жизнью живших, Твой ранний поразит конец. Я поздно встретился с тобою На жизненном моем пути, Но с задушевною тоскою Я говорю тебе: прости. В наш век отчаянных сомнений, В наш век, неверием больной, Когда все гуще сходят тени На одичалый мир земной, — О, если в страшном раздвоенье, В котором жить нам суждено, — Еще одно есть откровенье, Есть уцелевшее звено С великой тайною загробной, Так это — видим, верим мы — Исход души, тебе подобной, Ее исход из нашей тьмы…