Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы

Цветаева Марина Ивановна

8 сентября 1922

«Купальщицами, в легкий круг…»

Купальщицами, в легкий круг Сбитыми, стаей Нимф-охранительниц — и вдруг, Гривы взметая В закинутости лбов и рук, — Свиток развитый! — В пляске кончающейся вдруг Взмахом защиты — Длинную руку на бедро… Вытянув выю… Березовое серебро, Ручьи живые!

9 сентября 1922

«Други! Братственный сонм…»

Други! Братственный сонм! Вы, чьим взмахом сметен След обиды земной. Лес! — Элизиум мой! В громком таборе дружб Собутыльница душ Кончу, трезвость

избрав, День — в тишайшем из братств. Ах, с топочущих стогн В легкий жертвенный огнь Рощ! В великий покой Мхов! В струение хвой… Древа вещая весть! Лес, вещающий: Есть Здесь, над сбродом кривизн — Совершенная жизнь: Где ни рабств, ни уродств, Там, где всё во весь рост, Там, где правда видней: По ту сторону дней…

17 сентября 1922

«Беглецы? — Вестовые…»

Беглецы? — Вестовые? Отзовись, коль живые! Чернецы верховые, В чащах Бога узрев? Сколько мчащих сандалий! Сколько пышущих зданий! Сколько гончих и ланей — В убеганье дерев! Лес! Ты нынче — наездник! То, что люди болезнью Называют: последней Судорогою древес — Это — в платье просторном Отрок, нектаром вскормлен. Это — сразу и с корнем Ввысь сорвавшийся лес! Нет, иное: не хлопья — В сухолистом потопе! Вижу: опрометь копий, Слышу: рокот кровей! И в разверстой хламиде Пролетая — кто видел?! — То Саул за Давидом: Смуглой смертью своей!

3 октября 1922

«Не краской, не кистью…»

Не краской, не кистью! Свет — царство его, ибо сед. Ложь — красные листья: Здесь свет, попирающий цвет. Цвет, попранный светом. Свет — цвету пятою на грудь. Не в этом, не в этом ли: тайна, и сила и суть Осеннего леса? Над тихою заводью дней Как будто завеса Рванулась — и грозно за ней… Как будто бы сына Провидишь сквозь ризу разлук — Слова: Палестина Встают, и Элизиум вдруг… Струенье… Сквоженье… Сквозь трепетов мелкую вязь — Свет, смерти блаженнее И — обрывается связь.

* * *

Осенняя седость. Ты, Гётевский апофеоз! Здесь многое спелось, А больше еще — расплелось. Так светят седины: Так древние главы семьи — Последнего сына, Последнейшего из семи — В последние двери — Простертым свечением рук… (Я краске не верю! Здесь пурпур — последний из слуг!) …Уже и не светом: Каким-то свеченьем светясь… Не в этом, не в этом ли — и обрывается связь.

* * *

Так светят пустыни. И — больше сказав, чем могла: Пески Палестины, Элизиума купола…

8 — 9 октября 1922

«Та, что без видения спала…»

Та, что без видéния спала — Вздрогнула и встала. В строгой постепенности псалма, Зрительною скáлой — Сонмы просыпающихся тел: Руки! — Руки! — Руки! Словно воинство под градом стрел, Спелое для муки. Свитки рассыпающихся в прах Риз, сквозных как сети. Руки, прикрывающие пах, (Девственниц!) — и плети Старческих, не знающих стыда… Отроческих — птицы! Конницею на трубу суда! Стан по поясницу Выпростав из гробовых пелен — Взлет седобородый: Есмь! — Переселенье! — Легион! Целые народы Выходцев! —

На милость и на гнев! Види! — Буди! — Вспомни! …Несколько взбегающих дерев Вечером, на всхолмье.

12 октября 1922

«Кто-то едет — к смертной победе…»

Кто-то едет — к смертной победе У деревьев — жесты трагедий. Иудеи — жертвенный танец! У деревьев — трепеты таинств. Это — заговор против века: Веса, счета, времени, дроби. Се — разодранная завеса: У деревьев — жесты надгробий… Кто-то едет. Небо — как въезд. У деревьев — жесты торжеств.

7 мая 1923

«Каким наитием…»

Каким наитием, Какими истинами, О чем шумите вы, Разливы лиственные? Какой неистовой Сивиллы таинствами — О чем шумите вы, О чем беспамятствуете? Что в вашем веяньи? Но знаю — лечите Обиду Времени — Прохладой Вечности. Но юным гением Восстав — порочите Ложь лицезрения Перстом заочности. Чтоб вновь, как некогда, Земля — казалась нам. Чтобы под веками Свершались замыслы. Чтобы монетами Чудес — не чваниться! Чтобы под веками Свершались таинства! И прочь от прочности! И прочь от срочности! В поток! — В пророчества Речами косвенными… Листва ли — листьями? Сивилла ль — выстонала? …Лавины лиственные, Руины лиственные…

9 мая 1923 [4]

«Золото моих волос…»

Золото моих волос Тихо переходит в седость. — Не жалейте! Всё сбылось, Всё в груди слилось и спелось. Спелось — как вся даль слилась В стонущей трубе окрайны. Господи! Душа сбылась: Умысел твой самый тайный.

* * *

Несгорающую соль Дум моих — ужели пепел Фениксов отдам за смоль Временных великолепий? Да и ты посеребрел, Спутник мой! К громам и дымам, К молодым сединам дел — Дум моих причти седины. Горделивый златоцвет, Роскошью своей не чванствуй: Молодым сединам бед Лавр пристал — и дуб гражданский.

4

Два последних стихотворения перенесены сюда из будущего по внутренней принадлежности (прим. автора)

Между 17 и 23 сентября 1922

Заводские

«Стоят в чернорабочей хмури…»

Стоят в чернорабочей хмури Закопченные корпуса. Над копотью взметают кудри Растроганные небеса. В надышанную сирость чайной Картуз засаленный бредет. Последняя труба окрайны О праведности вопиет. Труба! Труба! Лбов искаженных Последнее: еще мы тут! Какая нá-смерть осужденность В той жалобе последних труб! Как в вашу бархатную сытость Вгрызается их жалкий вой! Какая зáживо-зарытость И выведенность на убой! А Бог? — По самый лоб закурен, Не вступится! Напрасно ждем! Над койками больниц и тюрем Он гвоздиками пригвожден. Истерзанность! Живое мясо! И было так и будет — до Скончания. — Всем песням насыпь, И всех отчаяний гнездо: Завод! Завод! Ибо зовется Заводом этот черный взлет. К отчаянью трубы заводской Прислушайтесь — ибо зовет Завод. И никакой посредник Уж не послужит вам тогда, Когда над городом последним Взревет последняя труба.