Том 2. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Амулеты из агата

Амулеты из агата, И других цветных камней, Ты дала мне в час заката, В час заката красных дней. Я с самим собой прощался, О, Колдунья, и с тобой, Обещал я, обещался Быть в пещере голубой. Да, к полдневной позолоте Позабывши путь и след, Подбирать в лазурном гроте К амулету амулет. Я свершил обет заклятья, Я забыл, сдержав свой нрав, Розы губ, восторг объятья, Изумруды нежных трав. Камни, камни заклинаний Ты дала мне – вот они. В их узорах – мир стенаний, Чуть один пошевельни. В них напевность так богата, В их мерцаньях – смерть врагу. Но враждою сердце смято, Больше быть здесь не могу. Стопы грома в миг раската, Вот

они – бери, скорей. О, заклята жизнь агата, Сколько воли в снах камней!

Крик

Мой крик был бы светлым и юным, – Не встретив ответа, он сделался злым. И предал я дух свой перунам, Я ударил по звонким рыдающим струнам, И развеялась радость, как дым. Я был бы красивым, Но я встретил лишь маски тьмы тем оскорбительных лиц. И ум мой, как ветер бегущий по нивам, Стал мнущим и рвущим, стал гневным, ворчливым, Забыл щебетания птиц. Над Морем я плачу, Над холодной и вольной пустыней морей. О, люди, вы – трупы, вы – звери, в придачу, Я дни меж солеными брызгами трачу, Но жить я не буду в удушьи людей.

Полночный час

Полночный час. Ведовски-страшный час. День схоронен. И вновь родится сложность. Разъять восторг и пытку – невозможность. Из вышних бездн глядит бездонность глаз. Как жутко мне. Вот глуше все и тише. И веянье я слышу в тишине. Так бархатно. Как будто льнет ко мне Беззвучное крыло летучей мыши.

Круги

Круговидные светила – Без конца и без начала. Что в них будет, то в них было, Что в них нежность, станет жало. Что в них ласка, есть отрава, А из мрака, а из яда Возникает чудо-слава, Блеск заманчивый для взгляда. Из вулканов, из обрывов, Рудников и разрушенья – Роскошь ярких переливов, Драгоценные каменья. Из кошмарности рождений, С свитой грязи, крови, криков – Светлый гений песнопений, Сонмы стройных женских ликов. А из жизни вновь могила, И горят, лазурно, ало, Круговидные светила, Без конца и без начала.

Индийский тотем

Индийский тотем – жуткий знак, Резная сложная колонна. Из зверя – зверь. Кто друг, кто враг, Не разберешь. Здесь все – уклонно. Друг друга держат все во рту, Убийца – каждый, и убитый. Грызя, рождают красоту, Глядят бесовски-волчьей свитой. Уста, и пасти, и глаза, Зверинокрылость, чудо-рыба. В цветных зрачках горит гроза, Жизнь в жизни – в змейностях изгиба. И древо жизни мировой Растет в чудовищной прикрасе, Являясь мной, чтоб стать тобой, Пьяня и множа ипостаси.

Святой Георгий

Святой Георгий, убив Дракона, Взглянул печально вокруг себя. Не мог он слышать глухого стона, Не мог быть светлым – лишь свет любя. Он с легким сердцем, во имя Бога, Копье наметил и поднял щит. Но мыслей встало так много, много, И он, сразивши, сражен, молчит. И конь святого своим копытом Ударил гневно о край пути. Сюда он прибыл путем избитым. Куда отсюда? Куда идти? Святой Георгий, святой Георгий, И ты изведал свой высший час! Пред сильным Змеем ты был в восторге, Пред мертвым Змием ты вдруг погас!

Встреча

Сон жуткий пережил вчера я наяву. По улице я шел – один, не я всегдашний, Лишь тело, труп меня, что телом я зову. Тюрьма передо мной своей грозилась башней. И вот навстречу мне идет моя душа, Такая же, как я, до грани совпаденья. Так прямо на меня, упорно, не спеша, С решением немым жестокого виденья. Мой труп упрямо шел. Был труден каждый шаг. Но встреча этих двух сближалась неуклонно. Как будто в зеркале, вот – я, но я – мой враг. Идем. Тюрьма молчит. Враждебна высь, бездонна. Все ближе, ближе мы. Бледнею я и он. И вдруг нас больше нет. Миг ужаса. Миг встречи. Ум вброшен в темноту. На башне тихий звон. Кому-то целый мир, упав, налег на плечи!

Призрачный набат

Я дух, я призрачный набат, Что внятен только привиденьям. Дома, я чувствую, горят, Но люди скованы забвеньем. Крадется дымный к ним огонь, И воплем полон я безгласным, – Гуди же, колокол, трезвонь, Будь криком в сумраке неясном. Ползет густой, змеится дым, Как тяжкий зверь – ночная чара. О, как мне страшно быть немым Под медным заревом пожара!

Тетенька из села

– Тетенька, тетенька, миленькая, Что ты такая уныленькая? Или не рада, что к нам из села В город пошла ты, и в город пришла? – Эк ты, девчонка, горазда болтать. Чуть подросла, от земли не видать, Только и знаешь – шуршишь, словно мышь. Что же ты тетку свою тормошишь? – Тетенька, может, мой разум и мал, Только вот вижу – наш смех замолчал. Тетенька, право, мне страшно с тобой, Точно здесь кто-то еще есть другой. – Девонька, эти ты глупости брось, К ночи нельзя так болтать на авось. Лучше давай про село расскажу, После помолимся, спать уложу. В городе, девонька, все бы вам смех, В городе много забав и утех. Наши избенки-то, наше село Лесом, потемками все облегло. В лес за дровами – а там лесовик, Вон за стволом притаился, приник. Чур меня, крикнешь он вытянет нос, Так захохочет – по коже мороз. Ночью, как это так выйдешь на двор, Звери какие-то смотрят из нор, Совы на крыше усядутся в 'ряд, Углем глаза, как у ведьмы, горят. В избу назад – а в клети домовой, Ты на полати – а он уж с тобой, Вот навалился – и стонешь во сне, Душно так, тяжко так, страшно так мне. Нежити ходят, бормочут во тьму, Шепчут, скривясь, – ничего не пойму. Словно они балалаечники, Баешники, перебаешники. Тетка умолкла. Девчонка спала. Тетки дослушать она не могла. Обе застыли, и в комнате той Явно, что кто-то еще был другой.

Подменыш

Я мать, и я люблю детей. Едва зажжется Месяц, серповидно, Я плачу у окна. Мне больно, страшно, мне мучительно-обидно. За что такая доля мне дана? Зловещий пруд, погост, кресты, Мне это все отсюда видно, И я одна. Лишь Месяц светит с высоты. Он жнет своим серпом? Что жнет? Я брежу. Полно. Стыдно. Будь твердой. Плачь, но твердой нужно быть. От Неба до Земли, сияя, Идет и тянется нервущаяся нить. Ты мать, умей, забыв себя, любить. Да, да, я мать, и я дурная, Что не умела сохранить Своих детей. Их всех сманила в пруд Колдунья злая, Которой нравится сводить с ума людей. Тихонько ночью приходила, Когда так крепко я спала, Мой сон крепя, детей будила. Какая в ней скрывалась сила, Не знаю я. Весь мир был мгла. Своей свечой она светила, И в пруд ее свеча вела. Чем, чем злодейка ворожила, Не знаю я. О, с теми, кто под сердцем был, расстаться, О, жизнь бессчастная моя! Лишь в мыслях иногда мы можем увидаться, Во сне. Но это все – не все. Она страшней, чем это. И казнь безжалостней явила Ведьма мне. Вон там, в сияньи месячного света, В той люльке, где качала я детей, Когда малютками они моими были, И каждый был игрушкою моей, Пред тем, как спрятался в могиле И возрастил плакун-траву, Лежит подменыш злой, уродливый, нескладный, Которого я нежитью зову, Свирепый, колченогий, жадный, Глазастый, с страшною распухшей головой, Ненасытимо-плотоядный, Подменыш злой. Чуть взглянет он в окно – и лист березы вянет. Шуршит недобрый вихрь желтеющей травой, – Вдруг схватит дудку он, играть безумно станет, И молния в овины грянет, И пляшет все кругом, как в пляске хоровой, Несутся камни и поленья, Подменыш в дудку им дудит, А люди падают, в их сердце онеменье, Молчат, бледнеют – страшный вид. А он глядит, глядит стеклянными глазами, И ничего не говорит. Я не пойму, старик ли он, Ребенок ли. Он тешится над нами. Молчит и ест. Вдруг тихий стон. И жутко так раздастся голос хилый: «Я стар, как древний лес!» Повеет в воздухе могилой. И точно встанет кто. Мелькнул, прошел, исчез. Однажды я на страшное решилась: – Убить его. Жить стало невтерпеж За что такая мне немилость? Убрать из жизни эту гнилость И вот я наточила нож. А! Как сегодня ночь была, такая На небе Месяц встал серпом Он спал Я подошла Он спал Но Ведьма злая Следила в тайности, стояла за углом. Я не видала Я над ним стояла: Я только видела его. В моей душе горело жало, Я только видела его. И жажду тешила немую: – Вот эту голову, распухшую и злую, Отрезать, отрубить, чтобы исчез паук, Притих во мраке гробовом. «Исчезнешь ты!» И я ударила ножом. И вдруг – Не тело предо мной, мякина, Солома, и в соломе кровь, Да, в каждом стебле кровь и тина И вот я на пруду Трясина. И в доме я опять И вновь Белеет Месяц серповидно. И я у моего окна. В углу подменыша мне видно. Там за окном погост. Погост. И я одна.