Том 2. Тихий Дон. Книга первая
Шрифт:
— Утрусь, успею.
— Дай гляну, как тебя примолвили.
Чубатый силком нагнул голову Григория, хмыкнул носом.
— На что давался волосья простригать? Ишь, суродовали как!.. Доктора тебя выпользуют до черта, дай-ка я залечу.
Не спрашивая согласия, он достал из патронташа патрон, вывернул пулю и на черную ладонь высыпал порох.
— Добудь, Михайло, паутины.
Кошевой концом шашки достал со сруба хлопчатый ком паутины, подал. Острием этой же шашки Чубатый вырыл комочек земли и, смешав его с паутиной и порохом, долго жевал. Густой массой он плотно замазал кровоточащую рану на голове Григория, улыбнулся:
— Через
— За уход спасибо, а убил бы тебя — одним грехом на душе меньше бы стало.
— Какой ты простой, парень.
— Какой уж есть. Что там на голове у меня?
— В четверть зарубка. Это тебе на память.
— Не забуду.
— И хотел бы, да не забудешь; палаши австрийцы не точат, тупым тебя секанул, теперь на всю жисть пухлый рубец будет.
— Счастье твое, Григорий, наосклизь взяло, а то б зарыли в чужой земле, — улыбнулся Кошевой.
— Куда же я фуражку дену?
Григорий растерянно вертел в руках фуражку с разрубленным, окровяненным верхом.
— Кинь ее, собаки съедят.
— Ребята, хлебово принесли, налетай! — крикнули из дверей дома.
Казаки вышли из сарая. Вслед Григорию, кося вывернутым глазом, заржал Гнедой.
— Он об тебе скучал, Григорий! — Кошевой кивнул на коня. — Я диву дался: корм не жрет и так это потихоньку игогокает.
— Я как лез оттуда, его все кликал, — отворачиваясь, глухо говорил Григорий, — думал — он не уйдет от меня, а поймать его трудно, не дается он чужим.
— Верно, мы его насилу взяли. Арканом накинули.
— Конь добрый, братов конь, Петра. — Григорий отворачивался, прятал растроганные глаза.
Они вошли в дом. В передней комнате на полу, на снятом с кровати пружинном матраце, храпел Егор Жарков. Неописуемый беспорядок молчаливо говорил о том, что хозяева бросили дом спешно. Осколки битой посуды, изорванные бумаги, книги, залитые медом клочки суконной материи, детские игрушки, старая обувь, рассыпанная мука — все это в ужасающем беспорядке валялось на полу, вопило о разгроме.
Расчистив место, здесь же обедали Грошев Емельян и Прохор Зыков. У Зыкова при виде Григория выкатились телячье-ласковые глаза.
— Гри-и-ишка! Откель ты взялся?
— С того света.
— Ты ему, сбегай, принеси щей. Чего глаза на лоб вылупил? — крикнул Чубатый.
— Зараз. Кухня тут вот, в проулке.
Прохор, прожевывая кусок, мотнулся во двор.
На его место устало присел Григорий.
— Я уже не помню, когда ел, — улыбнулся он виновато.
По городу двигались части 3-го корпуса. Узкие улицы забивались пехотой, прудились бесчисленными обозами, кавалерийскими частями, на перекрестках спирались заторы, сквозь закрытые двери проникал гул движения. Вскоре явился Прохор с котелком щей и торбой гречневой каши.
— Кашу куда выпорожнить?
— А вот кастрюля с ручкой. — Грошев подвинул от окна ночную посудину, не зная ее назначения.
— Она воняет, кастрюля твоя. — Прохор сморщился.
— Ничего. Вали кулем, после разберем.
Прохор развернул торбу, густая добротная каша дымилась паром, по бокам ее янтарной каймой выступило масло. Ели с разговорцем. Слюнявя сальное пятно на своем линялом лампасе, Прохор рассказывал:
— Тут рядом с нашим двором стоит батарея конно-горного дивизиона, маштаков выкармывают. Ферверкер [23] ихний в газете читал, что союзники немцев, что называется, — вдрызг.
23
Фейерверкер — в царской армии одно из званий в артиллерии, соответствовавшее унтер-офицеру пехоты.
— Не захватил ты, Мелехов, утром мы ить благодарность получали, — мурчал Чубатый, двигая набитым кашей ртом.
— От кого?
— Начальник дивизии генерал-лейтенант фон Дивид смотр нам делал и благодарность превозносил за то, что венгерских гусаров сбили и выручили свою батарею. Ить они пушки за малым не укатили. «Молодцы казаки, — говорит, — царь и отечество про вас не забудут».
— Вот как!
На улице сухо чмокнул выстрел, другой, раскатисто брызнула пулеметная дробь.
— Вы-хо-ди-и! — гаркнули у ворот.
Побросав ложки, казаки выскочили на двор. Над ними низко и плавно кружил аэроплан. Мощный рокот его звучал угрожающе.
— Падай под плетни! Бомбы зараз начнет ссланивать, рядом ить батарея! — крикнул Чубатый.
— Егорку разбудите! Убьет его на мягком матрасе!
— Винтовки давай!
Чубатый, тщательно целясь, стрелял прямо с крыльца.
По улице бежали, зачем-то пригибаясь, солдаты. В соседнем дворе слышались лошадиный визг и резкая команда. Расстреляв обойму, Григорий глянул через забор: там суетились номера, закатывая орудия под навес сарая. Жмурясь от колючей синевы неба, Григорий глянул на рокочущую снижающуюся птицу; оттуда в этот миг стремительно сорвалось что-то и резко сверкнуло в полосе солнечного луча. Потрясающий грохот встряхнул домик и припавших к крыльцу казаков; на соседнем дворе предсмертным визгом захлебнулась лошадь. Острый серный запах гари принесло из-за забора.
— Хоронись! — крикнул Чубатый, сбегая с крыльца.
Григорий прыгнул за ним следом, упал под забором. Крыло аэроплана сверкнуло какой-то алюминиевой частью; он поворачивался, плавно занося хвост. С улицы стреляли пачками, грохали залпами, сеяли беспорядочной частухой выстрелов. Григорий только что вложил обойму, как еще более потрясающий взрыв швырнул его на сажень от забора. Глыба земли жмякнула ему в голову, запорошив глаза, придавила тяжестью…
Его поднял на ноги Чубатый. Острая боль в левом глазу не давала Григорию возможности глядеть; с трудом раскрыв правый, увидел: половина дома разрушена, красным уродливым месивом лежали кирпичи, над ними курилась розовая пыль. Из-под исковерканного крыльца полз на руках Егор Жарков. Все лицо его — сплошной крик, по щекам из вывалившихся глаз — кровяные слезы. Он полз, вобрав голову в плечи, кричал, будто не разжимая трупно почерневших губ:
— А-и-и-и-и! А-и-и-и-и! А-и-и-и-и!..
За ним на тоненьком лоскутке кожи, на опаленной штанине поперек волочилась оторванная у бедра нога, второй не было. Он полз, медленно переставляя руки, тонкий, почти детский стенящий крик сверлился изо рта. Он оборвал крик и лег боком, плотно прижимая лицо к неласковой, сырой, загаженной конским пометом и осколками кирпича земле. К нему никто не подходил.
— Берите ж его! — крикнул Григорий, не отрывая ладони от левого глаза.
Во двор набежали пехотинцы, возле ворот остановилась двуколка телефонистов.