Том 22. Письма 1890-1892

Чехов Антон Павлович

Ну-с, теперь о себе. Я с полным сочувствием относился к частной инициативе, ибо каждый волен делать добро так, как ему хочется; но все рассуждения об администрации, Красном Кресте и проч. казались мне несвоевременными и непрактическими. Я полагал, что при некотором хладнокровии и добродушии можно обойти всё страшное и щекотливое и что для этого нет надобности ездить к министру. Я поехал на Сахалин, не имея с собой ни одного рекомендательного письма, и однако же сделал там всё, что мне нужно; отчего же я не могу поехать в голодающие губернии? Вспоминал я также про таких администраторов, как Вы, как Киселев, и все мои знакомые земские начальники ^* и податные инспектора — люди в высшей степени порядочные и заслуживающие самого широкого доверия. И я решил, хотя на небольшом районе, если можно, сочетать два начала: администрацию и частную инициативу. Мне хотелось поскорее съездить к Вам и посоветоваться. Мне публика верит, поверила бы она и Вам, и я мог рассчитывать на успех. Помните,

я послал ^* Вам письмо. Тогда в Москву приехал Суворин; я пожаловался ему, что не знаю Вашего адреса. Он телеграфировал Баранову, а Баранов был так любезен, что прислал Ваш адрес. Суворин был болен инфлуэнцей; обыкновенно, когда он приезжает в Москву, мы целые дни проводим неразлучно и толкуем о литературе, которую он знает превосходно. И на сей раз толковали, и кончилось тем, что я заразился от него инфлуэнцей, слег в постель и стал неистово кашлять. Был в Москве Короленко и застал меня страждущим ^* . Осложнение со стороны легких сделало то, что я маялся целый месяц, безвыходно сидел дома и ровно ничего не делал. Теперь дела мои пошли на поправку, но всё еще я кашляю и худею. Вот Вам и вся история. Если бы не инфлуэнца, то, быть может, нам вместе удалось бы сорвать с публики тысячи две-три или больше, смотря по обстоятельствам.

Ваше раздражение против печати мне понятно ^* . Рассуждения газетчиков Вас, знакомого с истинным положением вещей, так же раздражают, как меня, медика, рассуждения профана о дифтерите. Но что прикажете делать? Что? Россия не Англия и не Франция. Газеты у нас не богаты и в своем распоряжении имеют очень немного людей. Послать на Волгу профессора Петровской академии или Энгельгардта — это дорого; послать дельного и даровитого сотрудника тоже нельзя — дома нужен. «Times» на свой счет устроил бы в голодающих губерниях перепись, посадил бы в каждой волости Кеннана ^* , платя ему по 40 руб. суточных, — и вышел бы толк, а что могут сделать «Русские ведомости» или «Новое время», которые доход в сто тысяч считают уже крезовским богатством? Что же касается самих корреспондентов, то ведь это горожане, знающие деревню только по Глебу Успенскому. Положение их фальшиво в высшей степени. Прилети в волость, понюхай, пиши и валяй дальше. У него ни материальных средств, ни свободы, ни авторитета. За 200 целковых в месяц он скачет, скачет и молит бога только о том, чтобы на него не сердились за его невольное и неизбежное вранье. Он чувствует себя виноватым. Но виноват ведь не он, а русские потемки. К услугам западного корреспондента — превосходные карты, энциклопедич<еские> словари, статистические исследования; на западе корреспонденции можно писать, сидя дома. А у нас? У нас корреспондент может почерпать сведения только из бесед и слухов. Ведь у нас во всей России до сих пор исследованы только триуезда ^* : Череповский, Тамбовский и еще какой-то. Это на всю-то Россию! Газеты врут, корреспонденты — саврасы, но что же делать? А не писать нельзя.Если бы печать наша молчала, то положение было бы еще ужаснее, согласитесь с этим.

Ваше письмо и Ваша затея насчет покупки скота ^* у крестьян сдвинули меня с места. Я всей душой и всеми моими силами готов слушаться Вас и делать всё, что Вы хотите. Я долго думал, и вот Вам мое мнение. На богатых людей рассчитывать нельзя. Поздно. Каждый богач уже отвалил те тысячи, которые ему суждено было отвалить. Вся сила теперь в среднем человеке, жертвующем полтинники и рубли. Те, которые в сентябре толковали о частной инициативе, нашли себе приют при разного рода комиссиях и комитетах и уже работают. Значит, остается средний человек. Давайте объявим подписку. Вы напишите письмо в редакцию, и я напечатаю его в «Русских ведомостях» и в «Новом времени» ^* . Чтобы сочетать два вышеписанных начала, мы можем оба подписаться под письмом. Если это для Вас неудобно в служебном отношении, то можно написать от третьего лица корреспонденцию, что в Нижегор<одском> уезде в 5 участке организовано то-то и то-то, что дела идут, слава богу, успешно и что пожертвования просят высылать земск<ому> начальнику Е. П. Егорову, живущему там-то, или же А. П. Чехову, или в редакцию таких-то газет. Надо только подлиннее написать. Напишите подробнее, а я прибавлю свое что-нибудь — и дело в шляпе. Нужно писать о пожертвованиях, но не о займе. На заем никто не пойдет: жутко. Дать трудно, но взять назад еще труднее.

В Москве у меня есть один только знакомый богач — это В. А. Морозова, известная благотворительница. Вчера я был у нее с Вашим письмом. Говорил, обедал… Она увлечена теперь Комитетом грамотности, который устраивает столовые для школьников, и всё отдает туда. Так как грамотность и лошади — величины несоизмеримые, то В. А. пообещала мне содействие Комитета в случае, если Вы пожелаете устроить столовые для школьников и пришлете подробные сведения. Мне неловкобыло просить у нее денег сейчас же, так как у нее берут и берут без конца и треплют ее, как лисицу. Я только попросил ее, что в

случае если у нее будут какие-либо комиссии и комитеты, то чтобы она не забывала и нас, и она дала мне обещание не забывать. Ваше письмо и Ваша идея сообщены также редактору «Русских вед<омостей>» Соболевскому — это на всякий случай. Всюду я трезвоню, что дело уже организовано ^* .

Если будут рубли и полтинники, то я буду высылать их Вам без всякой задержки. А Вы распоряжайтесь мной и верьте, что для меня было бы истинным счастьем хотя что-нибудь сделать, так как до сих пор для голодающих и для тех, кто помогает им, я ровно ничего не сделал.

Все наши здравствуют, кроме Николая, который в 1889 г. умер от чахотки, и Федосьи Яковлевны (помните, она приезжала к Ивану в школу), которая умерла в октябре тоже от чахотки. Иван учительствует в Москве, Миша — податным инспектором.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Смагину А. И., 11 декабря 1891 ^*

1059. А. И. СМАГИНУ

11 декабря 1891 г. Москва.

11 дек.

Еще раз здравствуйте, Ваше высокоблагородие!

Спасибо за телеграмму ^* . Ждем ответа с нетерпением, ибо 20-е число близко ^* . В тот же день, когда я получу от Маши телеграмму, я стану хлопотать о доверенности и высылке Вам денег.

Ну-с, теперь вот о чем, сударь мой. Я сижу безвыездно в Москве, но между тем дело мое в Нижегородской губ<ернии> кипит уже, кипит! Я вместе со своим приятелем, земским начальником, прекраснейшим человеком, в самом глухом участке Нижегор<одской> губ<ернии>, где нет ни помещиков, ни докторов, ни даже интеллигентных девиц, которых теперь даже в аду много, затеяли маленькое дельце, на котором думаем нажить этак тысяч по сто. Помимо всяких голодных дел, мы главным образом стараемся спасти урожай будущего года. Оттого, что мужики за бесценок, за гроши продают своих лошадей, грозит серьезная опасность, что яровые поля будут не вспаханы и что таким образом опять повторится голодная история. Так вот мы скупаем лошадей и кормим, а весною возвратим их хозяевам. Дело наше уже стоит крепко на ногах, и в январе я поеду туда созерцать плоды. Пишу Вам сие вот для чего. В случае если во время шумного пира Вам или кому-либо случится собрать хотя полтинник в пользу голодающих, или если какая-нибудь Коробочка ^* завещает с тою же целью рубль, и если Вы сами выиграете в стуколку 100 рублей, то помяните нас грешных в своих святых молитвах ^* и уделите нам частицу от щедрот! Это не сейчас, а когда угодно, но не позже весны. Весною лошади будут уже не наши. О каждой потраченной копейке жертвователь получит самый подробный отчет, буде пожелает он, в стихах, которые напишет по моему заказу Гиляровский ^* . В январе будем печатать в газетах. Щедроты направляйте или ко мне, или же прямо на место сражения: Станция Богоявленное, Нижегородской губ., Евграфу Петровичу Егорову, земскому начальнику.

Откуда Вы взяли, что мы охладели к Сумбатову? Напротив, мы по-прежнему в восторге от его талантов.

Неужели я буду жить в Сорочинцах или около? Не верится что-то. А хорошо бы это было. Летом и осенью пескарей ловить, а зимою улепетнул бы в Питер и в Москву…

Пишите.

Ваш душой

А. Чехов.

Суворину А. С., 11 декабря 1891 ^*

1060. А. С. СУВОРИНУ

11 декабря 1891 г. Москва.

11 дек.

15 к. совершенно достаточно за фельетон ^* . Этакие вещи ведь очень легко писать. Скажите конторе в телефон, чтобы она сочла и сделала вычитание из долга. Знаете, сударь? Ведь я Вам еще должен 170 р.! Вам лично, помимо газеты. К весне расплачусь.

Если бы я намерен был жить в Москве, то взял бы москов<ский> фельетон непременно. Я бы устроил у себя нечто вроде нововременского моск<овского> отделения, завел бы себе сотрудников и писал бы всё: фельетон, театр, телеграммы, корреспонденции… Из фельетона исключил бы театр и гласных, а валял бы об общих вопросах. Взял бы я с Вас жалованье, платил бы сотрудникам по 5–6 коп., а остальное клал бы себе в карман. Но, Вы знаете, в Москве я не буду жить.

Был я вчера у московской благотворительницы Морозовой ^* . Вы в качестве Акакия Московского прошлись на ее счет, а между тем она делает очень много. Ей ужасно обидно, что «Новое время», которое так великодушно трактует вопрос о голодающих, укололо ее. Впрочем, это пустяки.

Я приеду. Вру же я невольно. У меня совсем нет денег. Приеду, когда получу со всех концов гонорары. Вчера получил 150 р., скоро еще получу, тогда и прилечу на крыльях.

В январе еду в Нижегор<одскую> губ<ернию>. Там у меня уже кипит дело. Я очень, очень, очень рад. Собираюсь написать Анне Ивановне.