Том 22. Жизнь Клима Самгина. Часть 4
Шрифт:
— Идем, старик, — говорят они, смело заглянув в лицо, и, не ожидая ответа, проходят мимо.
«Боятся полиции, — думал Самгин. — Но все-таки слишком воинственны. Амазонисты. Да, здесь власть женщины выражена определеннее, наглядней. Это утверждается и литературой».
Вспомнив давно прочитанную статью философа Н. Федорова о Парижской выставке 89 года, он добавил:
«И промышленностью».
Он ощущал позыв к женщине все более определенно, и это вовлекло его в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные
Самгин <почувствовал>, что его фигура вызывает настороженное молчание или же неприязненные восклицания. Толстый человек с большой головой и лицом в седой щетине оттянул подтяжку брюк и отпустил ее, она так звучно щелкнула, что Самгин вздрогнул, а человек успокоительно сказал:
— Нет, нет, мосье, это не револьвер!
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных домов. На черной воде дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему:
— Правее, Андре. Правее. Еще правей. Баста. Безнадежно.
Бросив шест в баржу, человек звучно и озлобленно сказал:
— Чорт возьми! Этот бык влепит нам штраф! Из двери дома быстро, почти наскочив на Самгина, вышла женщина в белом платье, без шляпы, смерила его взглядом и пошла впереди, не торопясь. Среднего роста, очень стройная, легкая.
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.
— Ты сегодня поздно, Лиз! — сказала она. Женщина в белом села к свободному столу, звучно ответив:
— Хозяева считают время по своим часам.
— А часы у них всегда отстают, — приятным голосом добавил солдат.
Самгин, спросив стакан вина, сел напротив Лиз, а толстая женщина пошла в ресторан, упрекнув кого-то из игроков:
— Ты ужасно рискуешь! Я считала: ты проиграл уже почти франк.
Лиз — миловидна. Ее лицо очень украшают изящно выгнутые, темные брови, смелые, весело открытые карие глаза, небольшой, задорно вздернутый нос и твердо очерченный рот. Красивый, в меру высокий бюст.
«Похожа на украинку», — определил Самгин, придумывая первую фразу обращения к ней, но Лиз начала беседу сама:
— Мосье — иностранец? О-о, русский? Что же ваша революция? Крестьяне не пошли с рабочими?
— Сколько вопросов, — сказал Самгин, улыбаясь, а она прибавила еще два:
— Революционер?
— Почему вы так думаете?
— О, буржуа-иностранцы не посещают наш квартал, — пренебрежительно ответила она. Солдат и лысый, перестав играть в карты, замолчали. Не глядя на них, Самгин чувствовал — они ждут, что он скажет. И, как это нередко бывало с ним, он сказал:
— Да, я участвовал в Московском восстании. Он даже едва удержался, чтоб не назвать себя эмигрантом. Знакомство развивалось легко, просто и, укрепляя кое-какие намерения, побуждало торопиться. Толстая женщина поставила пред ним графин вина, пред Лиз — тарелку с цветной капустой, положила маленький хлебец.
— Садитесь за мой стол, — предложила Лиз, а когда он сделал это, спросила:
— Итак? Что же у вас делают теперь? Самгин начал рассказывать о том, что прочитал утром в газетах Москвы и Петербурга, но Лиз требовательно заявила:
— Это — меньше того, что пишут в наших буржуазных газетах, не говоря о «Юманите». Незнакомые люди, это стесняет вас?
Указывая на лысого, она быстро и четко сказала:
— Это — мой дядя. Может быть, вы слышали его имя? Это о нем на-днях писал камрад Жорес. Мой брат, — указала она на солдата. — Он — не солдат, это только костюм для эстрады. Он — шансонье, пишет и поет песни, я помогаю ему делать музыку и аккомпанирую.
Мужчины пожали руку Самгина очень крепко, но Лиз езде более сильно стиснула его пальцы и, не выпуская их, говорила:
— Через десять минут мы должны начать нашу работу. Это — близко отсюда — две минуты. Это займет полчаса…
— Час, — сказал солдат.
— Молчи! Мы — кончим, вернемся сюда, и вы расскажете нам…
Вмещался лысый. Хрипло, сорванным голосом он заговорил:
— Возвращаться — нет смысла. Проще будет, если я там выйду на эстраду и предложу выслушать сообщение камрада о текущих событиях в России.
«Я попал в анекдот, в водевиль», — сообразил — Самгин. И, с огорчением глядя в ласковые глаза, на высокий бюст Лиз, заявил, что он, к сожалению, через час уезжает в Швейцарию. Лиз выпустила его руку, говоря с явной досадой:
— Это я могу понять, там много ваших. Странно все-таки: в Париже немало русских эмигрантов, но они… недостаточно общительны. Вас как будто ее интересует французский рабочий…
Самгин тотчас предложил выпить за французского рабочего, выпили, он раскланялся и ушел так быстро, точно боялся, что его остановят. Он не любил смеяться над собой, он редко позволял себе это, во теперь, шагая по темной, тихой улице, усмехался.
«Случай, о котором не расскажешь друзьям. Хорошо, что у меня нет друзей».
Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим не столько от вина, как от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната была дуста, значит — девушка не спит еще. Он позвонил, и когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь:
— Вы можете подарить мне удовольствие, да?
Прищурив острые глаза свои, девушка не сразу поняла вопрос, а поняв, прижалась к нему, и ее ответ он перевел так: