Том 23. Её величество Любовь
Шрифт:
— Э-э! академия — вздор! — говорил Марин. — Я вас и без академии вытяну, вы мне только доверьтесь, юноша! Вы только слушайтесь меня и следуйте моим указаниям… А что касается профессоров, то я сам приглашу их сюда к вам… У меня ведь есть знакомые профессора… Они здесь посмотрят, как вы работаете, и, наверное, скажут вам то же самое, что и я: вам в академию не надо…
— Но я все это время не работал, некогда, — смущенно оправдывался Алеша.
— О, это ничего! Придет время — поработаете! — успокаивал его Марин. — Сперва надо хорошенько отдохнуть да посмотреть Петербург, набраться впечатлений,
Но Алеша отлично сознавал, что уже давно пришло время приняться за работу.
Прошла неделя, еще одна… Скоро будет месяц, как он здесь, а никакого заработка в ближайшем будущем ему не предвиделось. Те скромные сбережения, которые он привез из Вольска, подходили к концу. Они все разошлись на угощенья его новых знакомых и на хождения по театрам с Мариным и его друзьями.
А тут еще надо было платить за комнату, за стол, за стирку белья и прочее.
Алеша волновался с каждым днем все больше и больше. Его письма к матери дышали далеко не тем юношеским задором, как то первое письмо, которое он отправил в день своего приезда в Петербург, после восторженного отзыва Марина о его картине.
Анна Викторовна, чуткая до всего, что касалось ее Алеши, посылала ему длинные, горячие послания, наполненные материнской заботой.
Как-то раз Алеша встал рано утром, когда еще все спали, взял кисть и набросал крошечную картинку, на которой изобразил Нюру, подающую ему в первый день его приезда кофе. Картинка попала в руки Марина. Он улыбнулся и сказал:
— Подождите, я снесу эту картинку знакомому торговцу. Интересно, что он скажет.
И в тот же день Марин понес картинку на рынок, старому продавцу, покупавшему обыкновенно аляповатые мариновские виды, ручейки, рощи.
— Это откуда у вас такая чудная вещь? — спросил торговец, любуясь картинкою.
— Как откуда? — смело ответил Марин. — Это моя работа… Неужто вы думаете, что я могу писать только ручейки да рощи… Вы еще не знаете Марина.
— Вот как! Отлично. Таких картинок приносите побольше, я всегда готов их покупать…
Марин очень довольный вернулся домой, но Алеше сообщил, что с трудом удалось ему пристроить картинку, да и то всего за пять рублей, между тем как на самом деле он получил за нее целых пятьдесят рублей.
Алеше и в голову, конечно, не приходило проверить — правду ли говорил хозяин. Он был рад и пяти рублям, которые Марин, впрочем, оставил у себя "за обеды".
Стояло хмурое зимнее утро. Алеша только что проснулся. Голова у него ныла, горела.
Накануне он поздно лег спать. Марин и его друзья до утра засиделись у него в комнате. Все они явились к нему "перекусить и покалякать", как выразился Марин.
Алеша был очень смущен этой навязчивостью. У него не было денег на угощение, и он, застенчиво краснея, признался в этом Марину.
— Вот она молодость-то и неопытность! — расхохотался тот. — За чем же дело-то стало? Вы мне скажите, чем хотите угостить эту ораву, и все будет по щучьему веленью. Нюрка сбегает в лавочку. Я ей дам на все, а потом сочтемся.
Алеша пожал руку Марина и принял его предложение.
Появились, действительно, как по щучьему веленью, и вина и закуски. Лохматые друзья Марина ели и пили за Алешино здоровье и очень сожалели, что их новый товарищ не берет в рот вина.
Только под утро они ушли и оставили Алексея с неприятной усталостью во всем теле и с болью в голове.
Едва он улегся в кровать, как кто-то постучал в дверь.
— Сейчас! Сейчас! — засуетился Алеша и стал быстро одеваться.
— Это я, Алеша. Вам письмо принесла! — И Нюра появилась на пороге с большим конвертом в руке.
— Письмо из Вольска! — заключила она торжествующе.
— От Сережи письмо, от Студнева, — разом оживляясь произнес Алеша. — Что-то он пишет мне?
— А вот прочтите и узнаете! — весело рассмеялась Нюрочка. — А узнаете, меня позовите и своей радостью поделитесь. Пока оставляю вас наедине с письмом!
И она быстро исчезла за дверью.
Алексей вскрыл конверт и прочел.
"Друг Алеша,
Не выдавай меня твоей матери, но я не могу молчать больше. С тех пор, как ты уехал, она перебралась в угол к прачке Семеновой, которая на вас стирала, теперь от сырости простудилась и заболела. Уже две недели как она лежит в жесточайшей простуде. Денег у нее нет ни копейки, потому что все свои сбережения она отдала тебе для поездки в Петербург. Я насилу упросил ее взять от меня в долг на доктора и лекарство. Но у меня самого не густо, ты знаешь, а посему, Алексей дружище, поторопись выслать матери хоть немножко денег, чтобы хоть на обеды ей хватило, а то ей приходится есть щи да кашу вместе с Семеновой. Да и доктора хорошого пригласить не мешает. Твой друг Сергей".
Алеша дочитал письмо. Слезы душили горло. Сердце билось до того, что он слышал, каждый удар его. Наконец, он не выдержал, упал головою на стол и, выронив письмо из рук, горько, неудержимо заплакал. Болезненная тоска по матери, отчаянный страх за ее участь и полное бессилие помочь ей сломили юношу.
Отчаяние так остро захватило Алешу, что он не слышал, как легкими, крадущимися шагами вошел в комнату Марин.
— О чем это вы так печалитесь, Алексей Иванович? — спросил он.
Алеша, обрадованный, что может хоть кому-нибудь рассказать про свое горе, в нескольких словах передал содержание письма матери.
— Зачем плакать! — произнес Марин. — Право, плакать не стоит.
— Как не стоит? Это ужасно: моя мама погибнет… умрет, — с дрожью в голосе прошептал Алеша, — и я не могу ничем ей помочь. Ведь я до сих пор, за исключением тех пяти рублей, которые вы мне принесли, не заработал ни гроша…
— Так что же? Успеете еще заработать, — а пока я могу вам помочь, вам и ей…
— Вы! — радостно воскликнул Алеша. — О! Дмитрий Васильевич, вы не знаете, как я вам буду обязан… Я готов все, все сделать, что только вы прикажете, только дайте мне возможность послать маме денег…