Том 23. Статьи 1895-1906

Горький Максим

19 февраля они прибыли в Одессу, были сняты с парохода и…

Им устроили овацию, выслушав их рассказ о всём, что они встретили «для мира»?

Их, конечно, снабдили одеждой и деньгами для проезда на родину?

Нет, гораздо проще…

Их отправили в участок и в скором времени отправят на родину, наверное, по этапу.

Но за что же?

А для порядка, должно быть.

Не правда ли, как они просты, эти два старика-хохла?

Мир нуждается, мир стеснён недостатками… А где-то, там далеко, в Сибири, люди живут хорошо и свободно.

— А благословите ж меня, панове громада, я пойду, побачу —

правда это или нет? — говорит шестидесятилетний старик и плетётся «от моря до моря», от Полтавы до Тихого океана, идёт шаг за шагом, движимый силой своего желания послужить «громаде».

Есть что-то богатырское в этом подвиге, — подвиге не из блестящих, не из тех, что совершаются в минуту.

Это скромный, серый подвиг, и он страшно труден, ибо совершается каждодневно в течение трёх лет…

Поднял старик заботу мира на свои плечи и понёс её с собой в далёкую Сибирь, ища на дороге свободного места для мира, останавливаясь тут и там и прикидывая в уме: а хорошо ли будет громаде житься, если она вот тут бы поселилась?

Идёт и ищет, и, за неимением хлеба, питается травой и кореньями, идёт, и ни бремя шестидесятилетней жизни, ни голод, ни холод и все затруднения пути — ничто не останавливает его.

Вот — старик, более молодой, чем молод юноша наших дней.

И — это очень грустно — нельзя не посоветовать юношам в душу этого старика…

Это вызовет у юношей стыд за самих себя, а этот стыд, быть может, несколько облагородит их, в чём они очень нуждаются.

Истязание Эвтерпы

Не подумайте, что это восьмилетняя мусульманская девочка. Нет, это одна из девяти муз — муза лирики. Наш меркантильный век породил особого рода поэтов — поэтов рекламы, воспевающих в стихах своих уже не благоухание цветов, а… запах мыла, не красоту женщин, а… прочность мужских подтяжек.

В киевских газетах некоторый поэт, — да отсохнут у него руки и онемеет язык, — воспевает табак Эгиза:

Куря табак Эгиза ароматный, В две сорок фунт, смиряюсь я душой И уношусь мечтами в необъятный И чудный край поэзии святой. И «конкуренцию» готов хвалить за это Везде, всегда — и прозой и стихом, И голос мой, как гром, звучит по свету, И счастлив я, мечтая об одном, Что, наконец, момент такой настанет, Что люди все, что каждый человек Курить табак Эгизов только станет, И будет на земле тогда блаженный век. Бывали хуже времена, Но не было подлей!..

Не было ещё такого времени, которое бы эксплуатировало поэзию в целях торговой рекламы.

Бедняга Эвтерпа и бедный Феб! [12]

Представляли ли вы, что будет время, когда вам придётся вдохновлять людей, желающих посредством «священного огня» заработать малую толику презренного металла, — людей, считающих возможным хвалить корсеты и подтяжки «языком богов»?

12

одно

из имён Аполлона в древнегреческих и древнеримских мифологиях — Ред.

«Ну, следует ли возмущаться этаким пустяком? Американизм на русской почве. И, право, в этом нет ничего особенного!» — скажет уравновешенный человек, скажет, усмехаясь скептически.

Следует ли возмущаться тем, что грязные лапы «чумазого» хватают и истязуют для своих выгод искусство?

О, несомненно.

Но мы слишком невозмутимы стали, слишком уж туподушны.

А жизнь становится всё более возмутительной.

Операция с «мужиком»

Наша деревня, уже достаточно обглоданная различными паразитами, тем не менее продолжает привлекать и удовлетворять хищнические аппетиты разных людей «без креста на шее».

Операция с «мужиком» всё ещё считается одной из выгоднейших, и, нужно отдать справедливость операторам, они с замечательной энергией умеют отнять у нищего суму.

Выгодность «облапошивания» деревни главным образом основана, конечно, на её невежестве и на тьме её жизни, вполне гарантирующей рыцарям без страха и упрёка безопасность и безнаказанность их деятельности.

Вот, например, образец грабежа, выходящего из круга действий, предусмотренных уложением о наказаниях.

Дело происходит около Витебска, объектом «операции» служат две деревни: Слижики и Трубачи. Начинается с того, что штаб местной 41 дивизии ищет место для опытной боевой стрельбы, останавливается, между прочим, на владениях названных деревень и предлагает уездным властям опросить крестьян, собственников облюбованных земель, за сколько бы они продали свои владения (до 400 с чем-то десятин) с тем, чтобы вовсе убраться с них. Крестьяне, дорожащие своим прадедовским пепелищем, на это заявили, что они не имеют ни малейшего желания продавать его, но если уж это необходимо, то они хотят получить за Слижики приблизительно 80 тысяч рублей, а за Трубачи тысяч 30. Власти нашли эту цену дорогою. Дело стало и стояло так два года. Все успокоились, а более всего крестьяне, не желавшие переселяться и за 80 тысяч рублей.

Но в этот именно момент успокоения крестьян и властей взволновался дух предприимчивости… рыцарей наживы. Они почуяли, что крестьянский грош можно утянуть и прикарманить, почуяли и собрались в поход на деревню ради пленения её остального гроша.

Предводителем явился один из местных помещиков; он с двумя своими соратниками какими-то тайными и тёмными путями заручился со стороны казны согласием её купить у него земли двух деревень, а заручившись этим согласием, стал агитировать среди крестьян в надлежащем духе.

«Братцы, напрасно вы не продаёте землю! Всё равно вас казна вытурит с неё! Вот что: заботясь о вашем благополучии, я предлагаю вам, уступите вы эти земли м н е, а я вам за каждую десятину дам две… Мне она попадёт к делу, и я уж как-нибудь обстроюсь, отбоярюсь от продажи штабу; а вам это невозможно: прогонят вас!»

Он обещал им и ещё много разных благ за их землю. Агитация эта, энергично поведённая преимущественно через кабатчиков и других имеющих влияние на крестьян лиц, пошла в конце концов настолько успешно, что крестьяне согласились. И как было не согласиться! «Ведь всё равно землю отберут в казну, — усердно уверяли тёмных людей, — а вас загонят куда захотят». И они, напуганные, согласились, горько оплакивая в душе свою родную десятину, за которую давали им лядащих две.