Том 2
Шрифт:
— Удалец Каир-хан! — воскликнули ханы.
— Мне говорили верные, знающие люди, что войско татарское по сравнению с моим войском ислама то же, что струйка дыма среди черной ночи. К чему его бояться? Я оставлю в Самарканде сто десять тысяч воинов, не считая добровольцев и двадцати могучих боевых слонов устрашающего вида. В Бухаре имеется пятьдесят тысяч храбрецов. Также и во все другие города я послал по двадцать и по тридцать тысяч защитников. Что же останется от татар Чингисхана, если целый год они будут задерживаться у всех крепостей? Новых войск к нему не прибудет, и его силы будут таять,
— Иншалла! Иншалла! (Дай-то Аллах!) — воскликнули все.
— А я тем временем, — продолжал шах, — соберу в Иране новые войска правоверных. Я со свежими силами так разгромлю остатки татар, что и внуки и правнуки их побоятся когда-либо приблизиться к землям ислама.
— Иншалла! Иншалла! — восклицали ханы. — Это истинно мудрая речь непобедимого полководца!
К шаху подошел начальник диван-арза и передал записку. В ней было краткое сообщение, доставленное нищим дервишем, с трудом пробравшимся сквозь монгольские посты, что двадцать тысяч кипчаков, шедших к Отрару и посланных туда шахом, изменили и перешли на сторону монголов. Все смотрели с тревогой на Мухаммеда, стараясь угадать по его лицу, хорошие или плохие вести. Шах сдвинул брови и прошептал:
— Пора, медлить нельзя! — Затем он встал и, выслушав молитву имама, удалился во внутренние покои дворца.
Глава вторая
КУРБАН-КЫЗЫК
СДЕЛАЛСЯ ДЖИГИТОМ
— Эй, Курбан-Кызык, [103] эй, шутник! Отныне ты не будешь больше ковырять землю. Хорезм-шах назначает тебя главным начальником своих храбрых войск. — Не слезая с коня, джигит стучал рукоятью плети в низкую, кривую дверь хижины Курбана.
103
Кызык — шутник, скоморох.
— Что еще за новая беда стряслась над нами? — кричала худая сгорбленная старуха, мать Курбана, торопливо ковыляя с огорода.
— Выходи скорее, Курбан! Чего он спит днем? Верно, опился бузы. [104]
— Где нам думать о бузе! — причитала старуха. — Сперва Курбан целую ночь сторожил на канаве, пока не пошла вода, затем он заливал свой участок, а потом один дрался с четырьмя соседями — они хотели раньше времени отвести его воду на свои пашни. Теперь Курбан весь в синяках лежит и охает.
104
Буза — хмельной напиток, изготовляемый из проса или риса.
Старуха скрылась в дверях хижины, а оттуда показался Курбан. Он стоял встрепанный, протирая глаза, и со страхом вглядывался в нарядного лихого всадника на сером в яблоках коне.
— Салям тебе, бек-джигит! Что надобно начальнику округа?
— Сам хорезм-шах тебя требует к себе с конем, мечом и пикой воевать с неведомыми яджуджами и маджуджами.
Сутулый, с длинной шеей, Курбан почесывал пятерней спину.
— Перестань смеяться надо мной, бек-джигит! Какой же я воин? Я ничего не умею держать в руке,
105
Кетмень — род большой мотыги, употребляемой на Востоке вместо лопаты для вскапывания земли.
— Это уж не твое и не мое дело рассуждать. Меня послал хаким объехать всех деревенских старшин и передать его приказ: чтобы все поселяне собирались немедленно, — у кого есть конь — на коне, у кого верблюд — на верблюде. Смотри же, завтра ты должен явиться к твоему беку, а он поведет вас, воинов, таких лихих, как ты, на войну. А кто не явится — тому голову долой. Понял?
— Постой, бек-джигит, объясни, в чем дело, какие яджуджи-маджуджи?
Но джигит хлестнул плетью серого жеребца и ускакал. Только пыль облачком поднялась над дорогой и медленно поплыла в сторону, оседая на пашне.
— Курбан, сынок, что это придумали беки, что им от тебя нужно? — приставала старуха, опустившись на землю у порога.
— Взбесились, верно. И почему до сих пор не подохла наша Рыжуха! Тогда бы меня не вызвали к хакиму. — Курбан направился к рыжей кобыле, которая щипала траву на меже. Конец ее недоуздка держал маленький сын Курбана, полуголый, в одних засученных выше колен шароварах.
— Эй, Курбан-Кызык, что случилось? — кричали, подбегая, работавшие на соседних участках поселяне.
Курбан не отвечал. Еще ныло все тело от побоев. Он погладил кобылу, расправил редкую гривку и провел рукой по тощей спине с выдающимися ребрами.
— Не сердись на нас, Курбан! Сам знаешь: собаки сперва из-за кости раздерутся, а там, глядишь, опять рядком греются на солнце, — говорили соседи. — Из-за воды родной брат делается зверем. Так скажи, Курбан, зачем приезжал джигит окружного начальника?
— Война… — сказал глухо Курбан.
— Война?! — повторили все четверо и застыли.
— Какая может быть война? — очнулся один. — Хорезм-шах самый сильный владыка мира, его тень покрывает вселенную. Кто осмелится воевать с ним?
— А чего они от нас хотят? Ведь мы не воины! Мы сеем хлеб, затем беки у нас его отбирают, ну и пусть нас больше не трогают.
— Что же говорил джигит?
— Все, — сказал он, — пойдут воевать, защищать нашу землю. У кого есть конь или верблюд, должны с ними явиться к беку.
— А я заберу жену и ребят и убегу с ними в горы или в болота. Что мне защищать? Эти земли? Так они же не наши, а бека! Пусть беки со своими джигитами за них и дерутся!
— У хорезм-шаха есть войско из наемных кипчаков. Это их дело воевать. До сих пор они больше воевали с нами, пахарями, и нам от них житья не было.
— А вот пришла нужда, так и обратились к нам.
— Эй, смотрите! Еще новая беда!
По дороге, вздымая пыль, быстро приближались всадники, за ними громыхали высокими колесами четыре повозки. Они остановились около мазанки Курбана. С телег соскочили несколько служителей с длинными белыми палками.
— Подойдите сюда! — сказал один всадник. Курбан и другие поселяне приблизились, согнувшись и сложив руки на животе.